Впечатление. Восходящее солнце

Клаус как раз схватил с крючка передник и моргнул, удивлённо окинув взглядом картошку.

— Тогда меняем план, — он развернулся на пятках и отошёл в дальний угол кухни. Вернулся с двумя мисками — пустой и полной свежевымытой вишни. — Раздевайся Пятый, пришло время заняться десертом.

— Не могу сказать, что связь между голым мной и десертом от меня ускользает, но я ожидал бы услышать что-то такое от Миранды, а не от тебя, — Пятый нахмурился, сосредоточенно всматриваясь в вишню и пытаясь уловить логику брата.

— Хм, никогда ещё не получал отказа на такую просьбу, — Клаус выгнул брови и выхватил из миски пару ягод. — Твоё очаровательное поло должно остаться идеально чистым, Пятый. Особенно сегодня. Так что не тушуйся, оголяйся, дай коже подышать. Здесь же все свои, — он выплюнул косточки. — Ну, почти все.

Пятый вскинул брови, глянул на тарелку с вишней, на свои светлые брюки и пожал плечами. Стянул поло и протянул его Клаусу:

— Не знаю, почему именно сегодня тебе принципиально, чтобы я был чистеньким, но держи. И мне нужна булавка, — он повёл плечами и замер.

— Всему своё время, мой дорогой брат, — Клаус перехватил поло и повесил на стул, а стул перенёс подальше от миски с вишней. — А вот насчёт булавки…

Пятый только провожал его взглядом, пока Клаус суетился в поисках булавки, перебирая мелочь в ящиках.

— Точно, — спохватился Клаус и метнулся к окну, где и снял со шторы булавку для Пятого. — Всё для тебя.

Обошёл Пятого со спины и вернулся к своему месту за столом.

— Раньше ты нашёл бы способ не показывать их мне, — он разломил сливу, поглядывая Пятого.

— Кого? — Пятый ловко орудовал булавкой, хоть раньше таким образом разве что глаза рыбе выковыривал перед тем, как бросить голову в кипящую воду. Поймал взгляд брата и понял: — А, шрамы.

Он действительно никогда раньше не показывался Клаусу так, как сейчас. Ограничивался россыпью шрамов на руках, да и её он достаточно долго умудрялся скрывать. Они напоминали ему о совершённых ошибках и годах одиночества, об убитых глубоководных — стариках и и детях, и даже о тех временах, когда он снова и снова подвергал самого себя опасности.

Казалось, раз они напоминают об этом ему, то и другие в них видят только его прошлое и повод для жалости.

— Моё прошлое — это часть меня, Клаус. Оно никуда не денется. Я не могу его стереть. Но я больше его не боюсь, — он ухмыльнулся. — И не стыжусь.

С этими словами он стиснул одну из вишнёвых косточек в пальцах и отправил её Клаусу в лоб.

— Эй! — возмутился Клаус и кинул в Пятого целую сливу.

Пятый охнул, потёр лоб и, тут же заметил, что Клаус предусмотрительно юркнул под стол. Так что слива полетела под стол как граната, а Пятый приготовил жменю уже вычищенных косточек, готовясь обстрелять ими Клауса, как только тот покажется из-под стола.

Вместо этого раздался глухой стук, вскрик и мельница для перца пошатнулась и упала. Клаус высунул руку, нащупал две дольки чеснока и, ненадолго выкатившись из-под стола, запустил чесноком в Пятого.

— Ах ты, — Пятый замерцал синим, явно собираясь подобраться к Клаусу со спины, но тут же оказался схваченным за ухо фрау Губерман.

— Герр Харгривс, вы заставляете меня злиться, — недовольно сказала старушка. Потянула его за собой к Клаусу, и, поводив рукой под столом, вытянула его на свет божий.

— Ау-ау-ау, — запричитал Клаус, послушно следуя за рукой фрау Губерман. Вцепился в стол и сказал фразу, которую Пятый не ожидал ни от кого услышать, наверное, ни разу в жизни: — Ба, он первый начал!

— И я об этом ни разу не жалею, — отозвался Пятый.

Клаус захохотал ещё громче и потянулся рукой к Пятому. Пятый это, конечно, заметил, но ещё он заметил собирающуюся в дверях толпу зевак — Дейва, Ваню с остальными Харгривсами и Миранду с парой призраков.

Их лица Пятый сразу узнал — видел на той фотографии, где Миранда стояла в форме Союза девочек.

Осёкся и пропустил момент, когда Клаус ущипнул его за бок:

— Достал! — сообщил тот и сдул прядь с лица. Пятый ойкнул. — Всем салют!

Пятый напряжённо нахмурился — Миранда смотрела на него с долей негодования и недоумения.

— Фрау Губерман, — тихо сказал он. — Больше ни одна слива не пострадает. Можете отпустить моё ухо?

Фрау Губерман, уже совсем не сердитая и явно такая же удивлённая, как и он, разжала пальцы. Пятый потянулся к отодвинутому стулу, натянул поло одним движением, тут же перемазав воротник и подол вишней, и синей вспышкой перенёсся к Миранде.

И застыл, не зная, что сказать.

— Мама, папа, — Миранда зажмурилась, облизнув губы, и указала на него рукой. — Мой жених.

— Если бы я знал, что увижу что-то подобное, я бы дни в календаре зачёркивал! — нарушил тишину Диего и тут же словил звонкую оплеуху от Эллисон.

— Прошу прощения, герр Мимингер, фрау Мимингер, — наконец заговорил Пятый, снова переходя на немецкий, всё такой же щёлкающий, как месяцы назад. — У нас не было нормального детства, было сложно устоять…

— Мы знаем, — отец Миранды протянул ему руку для рукопожатия. — Франц.

— И Марта, — Пятый кивнул, сжал руку призрака в своей. — Ещё раз…

— Мы знаем, — повторила за мужем Марта. — Мы не первый день за тобой наблюдаем.

— И твой брат о тебе много рассказывал.

— Ох, — Пятый выгнул бровь и обернулся, ища Клауса глазами.

Клаус как раз протиснулся поближе к Дейву.

— Да, да, да, перемывали косточки тёплыми летними вечерами. Вам обоим, кстати, — он подмигнул Миранде. — И, Пятый, прости, но у призраков тут своя тусовка и я вот за тех ребят я ответственности не несу.

Пятый перевёл взгляд на братьев и сестёр и обречённо вздохнул, заранее представляя, что именно о нём наговорили. Потом снова обратил всё внимание на Мимингеров.

— Вы, наверное, хотите со мной поговорить о свадьбе?

Марта кивнула. Пятый кивнул в ответ.

— Чердак?

— Это не настолько серьёзный разговор, мальчик, — улыбнулся Франц. — Можно и в гостиной.

Пятый провёл с Мимингерами почти два часа, и все два часа они говорили. О войне, о путешествиях во времени, о том, как Пятый выживал во враждебном утонувшем мире и, конечно же, о Миранде.

Пару раз на столике рядом с Пятым появлялась чашка кофе, заботливо подставленная то ли Мирандой, то ли Клаусом, то ли фрау Губерман. И Пятый перехватывал её не глядя, увлечённый разговором с призраками. Они приняли его сразу — потому что уже его знали и уже видели, как он общается с их дочерью. А ещё они его понимали. Его страх потерять Миранду, страх потерять себя и, конечно, вину выжившего, с которой Пятый успешно боролся. Не прошло и получаса, как его впервые назвали сыном, а к концу разговора он поймал себя на мысли, что с ними удивительно легко. Впервые за всю его жизнь, кто-то отнёсся к нему по-родительски покровительственно и тепло. Это совсем не было похоже на холодного и закрытого Реджинальда Харгривса, сосредоточенного на пестовании их талантов.