Страница 6 из 13
Гёбекли-Тепе много веков прождал археологов в нетронутом виде, поскольку он по неизвестной причине был намеренно засыпан землей около 8000 года до н. э. Других попыток строительства в таком же масштабе не предпринимали до возведения храмов в шумерской Месопотамии, то есть пять тысяч лет. Все это время население Благодатного Полумесяца экспериментировало с новыми стилями жизни.
Неолитическая революция была быстрой. Около 9000 года до н. э. обитатели региона большей частью довольствовалась охотой и собирательством, к 6000 году до н. э. сельское хозяйство распространилось повсюду. Бродячие племена уступили место оседлым сельскохозяйственным обществам, которые выращивали небольшое количество растений и разводили несколько видов скота. Иерихон начался как лагерь, основанный людьми, сочетавшими охоту с культивацией диких зерновых; примерно 700 лет он был домом для людей, растивших пшеницу-двузернянку, ячмень и бобовые; обитатели Иерихона были защищены крепкой стеной и башней. Чатал-Гуюк в современной Турции, население которого в VII тысячелетии до н. э. колебалось между пятью и семью тысячами человек, был невероятно большим местом совместного проживания по доисторическим меркам.
Но ни Иерихон, ни Чатал-Гуюк не сделали последнего шага, не стали городами. Это всего лишь чрезмерно разросшиеся деревни; им не хватало многих черт и качеств, которые мы обычно ассоциируем с урбанизацией. Города, по всей видимости, не возникали в комфортных местах, где имелись урожайные поля и доступ к стройматериалам. Возможно потому, что жизнь там была слишком хорошей. Земля обеспечивала все, что требовалось сложившимся обществам, а торговля позволяла добыть то, чего не хватало.
Города – именно города – впервые появились в Южной Месопотамии, на самом краю Благодатного Полумесяца. Есть давно сформулированная теория, которая объясняет, почему так. Климат и почвы в этом месте не самые благоприятные, осадков мало, земля сухая и плоская. Только обуздав воды Тигра и Евфрата, можно было использовать потенциал пустыни вдоль берегов. Люди сотрудничали на ирригационных проектах, чтобы отвести воду от рек и создать поля. И неожиданно земля стала приносить большой излишек зерна. Города, следовательно, не были продуктом благодатной внешней среды; напротив, их можно считать производным куда более суровых зон, где приходилось кооперироваться и проявлять изобретательность, чтобы выжить. Можно сказать, что первые города родились в Южной Месопотамии как символ победы человека над невзгодами. Вот почему в центре находился храм, и там же размещалась жреческая и бюрократическая элита, координировавшая трансформацию ландшафта и управлявшая сконцентрированным в одном месте населением.
Это привлекательная теория. Но подобно многим другим, относящимся к заре цивилизации, она недавно была пересмотрена. Условия, в которых выросли корни города, были одновременно «сырыми» и эгалитарными. Шумеры и другие племена, разделявшие общую религию, верили, что первый город поднялся из «первичного болота». Рассказывали истории о водном мире, где люди могли передвигаться только на лодке; глиняные таблички изображают лягушек, водоплавающих птиц, рыб и заросли камыша. Сегодня города этого региона похоронены под песчаными дюнами в негостеприимной пустыне, расположенной далеко от моря и больших рек. Первые археологи просто не поверили в миф о рождении городов Междуречья из болота. Но легенда об амфибийном происхождении города подтверждается недавними открытиями в области изменений климата Южной Месопотамии.
Экологическая ситуация помогла начать процесс урбанизации. В V тысячелетии до н. э. уровень Персидского залива был на два метра выше нынешнего. Результат голоценового климатического оптимума, во время которого температура поднялась, а за ней поднялся и уровень моря. Залив вдавался на двести километров дальше на север, чем сейчас, а пустынные районы Южного Ирака покрывали болота, возникшие там, где Тигр и Евфрат создавали единую дельту, прежде чем впасть в залив. Дельта была магнитом для мигрантов, поскольку там в изобилии водилась легкодоступная пища. Соленая вода кишела рыбой и моллюсками, изобильная растительность на берегах проток и речушек укрывала дичь. Тут встречались сразу несколько экосистем, плодородная равнина позволяла выращивать зерно, а полупустыня годилась для выпаса скота. Дельта кормила людей, явившихся из разных частей Благодатного Полумесяца; мигранты принесли знание о таких вещах, как кирпичное строительство, ирригация и производство керамики. Поселенцы строили деревни на песчаных островах в болоте, укрепляя землю с помощью фундаментов из камыша, усиленного битумом[18].
Многими веками ранее, в Гёбекли-Тепе, племена охотников использовали условия своего дикого рая, чтобы построить нечто значительное. Подобное произошло около 5400 года до н. э. на песчаном берегу лагуны, там, где пустыня встречалась с болотами Месопотамии. Возможно, изначально люди рассматривали это место как священное, поскольку в лагуне и ее окрестностях кипела жизнь. Самые ранние признаки людей тут – скопища костей рыб, диких животных и раковин моллюсков, это вызывает предположение, что здесь проводились ритуальные празднества. Со временем тут было возведено небольшое святилище, где поклонялись богу пресной воды.
Менялись поколения, святилище перестраивали, оно становилось все больше и все сложнее с архитектурной точки зрения; в конечном счете над ландшафтом вознесся храм, поставленный на кирпичную основу. Благоденствие, основанное на изобилии как дикой, так и культивированной пищи в дельте, позволяло затевать все более амбициозные строительные проекты. Так возник Эриду – первый город шумеров, или место, «где был создан мир».
В шумерской религиозной системе изначально мир был водным хаосом, но затем бог Энки создал раму из камыша и наполнил ее глиной. Это позволило богам построить себе жилища на сухой поверхности – точно так же, как первые обитатели дельты создавали свои деревни из тростника. Там, где «вода становилась землей» (в Эриду), появилось святилище. Чтобы «поселить богов в обиталищах удовольствия их сердец» – иными словами, в храмах, – Энки создал существ, способных выполнить эту задачу, людей.
Болота, расположенные между морем и пустыней, выглядели местом пересечения порядка и хаоса, жизни и смерти. Изобилие ресурсов дельты породило веру в то, что это и есть священное место, где было осуществлено божественное творение. Но несмотря на все изобилие этого района, он оставался рискованным для жизни. Когда весеннее солнце растапливало снега в далеких горах Армении, Тауруса и Загроса, реки дельты становились непредсказуемыми. Целые поля, не говоря о деревнях из камышовых хижин, могли быть смыты резко поднявшейся водой. Угрозу несли и дюны, способные похоронить часть ландшафта под песком.
Храм, надежно стоящий на каменной террасе посреди всех напастей, наверняка был символом постоянства в капризном мире природы. И он, вне всякого сомнения, рассматривался как реальное обиталище Энки. А если отвлечься от мира богов, кирпичные строения требуют постоянного ремонта, так что люди, посещавшие святилище, работали практически каждый день, помогая богу держать хаос в узде[19].
Тех, кто трудился ради божественных целей, нужно было кормить и куда-то селить, и некая разновидность жреческой власти требовалась, чтобы распределять продукты. Вокруг храма выросли мастерские, чтобы изготавливать вещи, достойные богов. Однако Эриду, хотя и считается первым городом на Земле, так и остался храмовым комплексом, не превратившись в настоящий город, потому что Энки, вместо того чтобы делиться плодами цивилизации и урбанизации, эгоистично хранил их запертыми в святилище. Но тут вмешалась Инанна, богиня любви, плодородия и войны. Она приплыла на лодке в Эриду и напоила Энки пивом. Пока он спал после попойки, Инанна украла священные знания и доставила их в Урук. И вот тут, у себя дома, она отпустила на свободу всю божественную мудрость.
18
P. Sanlaville, ‘Considerations sur l’évolution de la basse Mésoptamie au cours des derniers millénaires’, Paléorient, 15:5 (1989), 5–27; N. Petit-Maire, P. Sanlaville and Z. W. Yan, ‘Oscillations de la limite nord du domaine des moussons africaine, indie
19
Gwendolyn Leick Mesopotamia: the invention of the city (London, 2001), pp. 2–3, 8–9, 19ff.