В изгнании

Мы не расставались и в последующие несколько дней. Но вскоре я заметил некоторые перемены в поведении Дмитрия, вернее, перемены в его окружении. Среди изгнанников существовала монархическая партия, твердо верившая в возможность скорого возвращения в Россию и реставрацию монархии. Некоторые члены этой партии, стремясь сохранить свое влияние на того, в ком они видели будущего императора, старались удалить от него всех, кто мог ослабить их позиции. Я стал одной из первых мишеней их скрытых атак и неожиданно для себя обнаружил, что оказался чуть ли не в центре дворцовых интриг, которых всегда с ужасом избегал. По счастью, моя квартира вскоре освободилась. Я поспешил оставить отель и поселился в своем жилище.

Через какое-то время Дмитрий пришел навестить меня. Он признался, что его охлаждение по отношению ко мне, вызвано тем, что меня оговорили интриганы из его окружения. Дмитрий вполне отдавал себе отчет, что эти люди преследовали лишь свои корыстные цели. Сам он, напротив, не верил в возможность реставрации монархии. Он просил меня не покидать его и даже предложил, чтобы мы поселились вместе в окрестностях Лондона. Пришлось объяснить ему, что сейчас не самый подходящий момент для этого. Я считал своей важнейшей задачей оказание помощи русским беженцам, которых с каждым днем становилось все больше. Впоследствии я спрашивал себя, не ошибся ли я, отказавшись от предложения Дмитрия? Без поддержки надежных друзей он нередко становился жертвой компрометировавших его интриганов.

Я был несказанно рад вновь оказаться в своей маленькой квартире в Найтсбридже, единственном месте в мире, где я мог еще хоть немного чувствовать себя как дома. Эта квартира пробуждала у меня добрые воспоминания о нашем доме в России, добрые и грустные, ибо за годы войны сильно поредел круг друзей моей юности.

С большим удовольствием увидел я вновь короля Мануэля Португальского, герцогиню Ратленд и ее прелестных дочерей, миссис Уильямс, Эрика Гамильтона и Джека Гордона – старых оксфордских друзей.

В Лондоне я пробыл еще пару недель и привел в порядок квартиру, чтобы мы могли там поселиться. Покончив с этим, я поехал в Париж и провел там несколько дней, чтобы потом отправиться к Ирине в Биарриц.

14-го июля Париж весело праздновал День взятия Бастилии. Ликующая, шумная толпа заполняла улицы, так что ни пройти ни проехать. Люди смеялись, обнимались, что-то кричали. Ходили с флагами, несли плакаты с патриотическими лозунгами и пели «Марсельезу». Эта песня, связанная в моей памяти с революцией и самыми ужасными картинами недавних лет, пробуждала мучительные воспоминания. Я с горечью думал, что после всех принесенных жертв и неизменной верности царя взятым на себя обязательствам Россия была брошена союзниками и лишилась плодов победы. Ситуация и болезненная, и парадоксальная: русский флаг не висел на Триумфальной арке, а национальный французский гимн сопровождал худшие из зверств, совершавшихся в России во имя Свободы!

В Париже я нашел старинных знакомых, а среди них – прекрасную Эмильену д’Алансон, актрису и танцовщицу, которую несколько лет назад я потерял из виду. Она радостно встретила меня и устроила в мою честь костюмированный бал. Я появился на нем в восточном халате из черного атласа и в тюрбане, шитом золотом. Весь парижский полусвет щеголял на этом балу в пышных туалетах; там царила атмосфера веселья и беспечности, впрочем, как и во всем послевоенном Париже.

В тот вечер я узнал, что какой-то голландский художник, гений, по словам моих знакомых, написал, даже не зная меня, мой портрет. Многие хвалили портрет за удивительное сходство со мной. Мне стало любопытно, и я отправился к живописцу. С первых же минут этот человек произвел на меня неприятное впечатление. Что касается портрета, то он был ужасным. Нет, бледное лицо на фоне грозового неба, озаренного вспышками молний, не было лишено сходства со мной. Но в нем было нечто сатанинское. Осмотревшись в мастерской, я заметил с изумлением, смешанным с тревогой, что ручки всех кистей были изгрызены. И, несомненно, зубами живописца. Это усугубило мое тягостное впечатление от портрета и его автора. Голландец поставил меня рядом с полотном. Его пронзительные глаза перебегали с портрета на оригинал. Затем, явно довольный сравнением, он подарил мне эту мерзость.

Спустя некоторое время, вдохновленный фотографией в каком-то иллюстрированном журнале, он написал другой мой портрет, в восточном костюме, в котором я был на балу у Эмильены д’Алансон, и также предложил его мне. Когда появился третий портрет – на этот раз конный, – я написал ему, извинился и попросил избирать впредь другие модели.

В Биарриц мы с Федором отправились на машине, а по дороге решили осмотреть замки на Луаре. Особенно мне запомнилась одна наша импровизированная экскурсия – как по своему неожиданному характеру, так и по удовольствию, которое она мне доставила.

Гуляя вечером по улочкам Тура, где мы собирались провести ночь, я прямо-таки застыл перед репродукцией мужского портрета работы Веласкеса, выставленной в витрине книжного магазина. Охваченный неодолимым желанием увидеть оригинал, я расспросил книготорговца и узнал, что портрет принадлежал испанцу Леону Карвальо, владельцу замка Вилландри, расположенному в нескольких километрах от Тура. Я тотчас решил заехать туда на следующий день. К сожалению, поскольку мы должны были отправиться в дорогу рано утром, часы, когда замок был открыт для посещения, не совпадали с нашим графиком. Тем не менее я решил попробовать.

Было около семи часов утра, когда мы остановились у ворот замка Вилландри. Удивленный визитом в столь неурочный час, привратник спросил, есть ли у нас приглашение посетить замок, и, получив отрицательный ответ, отказался впустить нас. Но я проявил настойчивость, и он отправился искать управляющего. Тот оказался более покладистым и провел нас в картинную галерею, где я смог вдоволь полюбоваться портретом, ради которого приехал сюда. Вскоре в зал вошел и сам хозяин замка в просторном домашнем халате из красного бархата.

– Господа, я счастлив удовлетворить ваше любопытство, – сказал он, – но, поверьте, вы выбрали странное время для посещения.

Я представился и извинился за нашу бестактность.

– Я был не слишком любезен, – ответил хозяин, – о чем теперь сожалею, поскольку я рад познакомиться с вами.

Месье Карвальо любезно провел нас по всему замку Вилландри, который прежде был обезображен переделками, но теперь вновь обрел свой изначальный облик.

Но больше всего нас поразили сады, окружавшие замок. С высокой террасы мы восхищались их удивительным порядком и оригинальностью. Шпалеры, увитые виноградной лозой, стояли вдоль рвов с водой и вокруг грядок с пряными травами и овощами, расположенных на французский манер амфитеатром. Перед домом был разбит настоящий андалузский сад, напоминавший хозяину его родную Испанию, с розарием и самшитовой рощицей.

Когда мы прощались, месье Карвальо подарил мне на добрую память репродукцию с портрета, который привел меня к нему. Теплота оказанного нам приема рассеяла все сожаления о нашей неловкости.

В тот же вечер мы приехали в Биарриц. Страна басков, которую я видел впервые, сразу покорила меня. Но все же я не был намерен задерживаться там. Мне хотелось поскорее отвезти Ирину в Лондон, где мы решили поселиться. Во время этого краткого пребывания в Биаррице мы съездили в Сан-Себастьян – посмотреть на бой быков. Это зрелище, новое для меня, показалось мне одновременно и ужасным, и великолепным.

Несколько дней спустя мы уже были в Лондоне, в нашей квартире в Найтсбридже. Здесь мы узнали, что великая княгиня Ксения покинула Букингемский дворец и устроилась с детьми в особняке в Кенсингтоне.

В России к концу этого, 1919-го, года генерал Деникин, тесня большевиков, продвигался к Москве, а генерал Юденич наступал на Петербург. Увы, надежды, порожденные этими успехами белых армий, вскоре рухнули: генерал Юденич, достигший уже пригородов северной столицы, был разбит и в ноябре потерпел окончательное поражение. Со своей стороны, генерал Деникин был близок к соединению с Сибирской армией адмирала Колчака. Несколько кавалеристов деникинской армии, посланные в разведку, даже встретились с дозорными армии Колчака. Но когда связь двух армий, казалось, была почти установлена, большевики сумели этому помешать.