В изгнании

Я доверил украшение зала молодому архитектору, который выказал столько вкуса и таланта при устройстве нашей квартиры в Петербурге, Андрею Белобородову, также бежавшему в Лондон. Основным цветом предстоящего бала мы сделали голубой, мой любимый цвет.

Вскоре весь Лондон говорил о «Голубом бале».

Были проданы шесть тысяч входных билетов, на каждом стоял номер, что делало его одновременно и лотерейным билетом.

Для лотереи английские государи предложили альбом об их коронации и «Историю Виндзорского замка» в роскошном издании и переплете, королева Александра – карты в серебряном футляре в форме паланкина, король Мануэль – трость, инкрустированную золотом. Все прочие предметы лотереи, благодаря щедрости множества дарителей, тоже были очень ценными вещами или красивыми украшениями от самых известных ювелиров.

История, каким образом бриллиант в пять каратов в последний момент присоединился к уже выставленным предметам лотереи, заслуживает особого внимания. Владелица этого камня, показывая его однажды нескольким подругам, советовалась с ними о том, как его лучше оправить. Дамы любовались бриллиантом и высказывали мнения об оправе. Зашел разговор и о Голубом бале, срок которого приближался, а секретарь бала как раз находилась среди присутствующих. Владелица алмаза выразила сожаление о том, что не сможет быть на балу, но решила тоже поучаствовать в благом деле и предложила триста ливров за ложу. Наша секретарь, не лишенная ни остроумия, ни решительности, без колебаний сказала, что она бы предпочла бриллиант… и получила его!

Отсюда видно, какими бесценными сотрудниками я был окружен. Леди Эгертон, жена английского посла в Риме, миссис Роскол Браннер и наша верная миссис Уильямс – не говоря о других – никогда не отказывались от работы и никогда не скупились.

Белобородов активно готовил убранство зала. Чтобы не тратить времени на дорогу, он переселился к нам. С наступлением вечера наш архитектор, который был еще и прекрасным музыкантом, садился за пианино, и музыка развлекала нас после дневной работы.

А между тем мои недомогания не прекращались. Однажды они стали просто нестерпимыми. Вызвали врача, и он констатировал приступ аппендицита. Консультант-хирург настаивал на срочной операции.

Я решил, что буду оперироваться дома. Маленькая гостиная рядом с моей спальней была превращена в операционную, и на следующий день я уже был «на столе». Операция длилась около часа. Оказалось, что у меня был гнойный аппендицит, так что мое положение было весьма серьезным. Четыре дня в мою комнату никого не пускали, кроме врача и двух сиделок, дежуривших возле меня. Тесфе, мой камердинер-абиссинец, отказывался от пищи, пока длился этот запрет. Совсем иной была реакция Буля: когда он узнал о серьезности моего положения, он с ног до головы оделся в черное, чтобы быть готовым к моему погребению, и все время причитал: «Как же мы будем жить без нашего дорогого князюшки!»

Знаки дружеской симпатии, полученные мной в эти дни не только от русской колонии, но и от всех моих английских друзей, глубоко меня трогали. Мне присылали подарки, фрукты и цветы, последние в таком обилии, что моя комната скоро стала похожа на оранжерею. Добрая миссис Уильямс явилась с огромным букетом роз, который с трудом пролезал в дверь; но ничто не тронуло меня так, как букетик незабудок в сопровождении нескольких простых и волнующих слов, принесенный мне Анной Павловой.

Я не счел нужным беспокоить Ирину, находившуюся еще в Риме, и не сообщил ей об операции. Известил ее только спустя неделю, когда был уже вне опасности. Она приехала через несколько дней вместе с Федором.

Вопреки всем предсказаниям, моя болезнь способствовала успеху Голубого бала. Многие, зная, как близко я принимаю к сердцу его устройство, проявили еще большую щедрость. Я получил множество чеков, один из них прислал знаменитый миллиардер, сэр Бэзил Захарофф. Это стало результатом встречи с ним, которая произошла незадолго до моей болезни. Я долго говорил с этим непростым человеком, рассказал ему о великой нужде моих соотечественников-беженцев. Его чек на сто ливров сопровождался письмом, где он объяснял, что в результате инфляции, эти сто ливров в настоящее время стоят двести семьдесят пять, иными словами, гораздо больше.

Замечание показалось мне нелепым и по меньшей мере неуместным, и я не удержался и прибавил к отправленной ему благодарности предложение перевести это сумму в кассе для беженцев не в ливры, а в рубли, что, по существующему обменному курсу, довело бы его пожертвование до миллиона рублей.

Между тем приближался день Голубого бала. Я пока еще был крайне слаб, врачи не разрешали мне вставать, но ничто не могло остановить меня. Я слишком много вложил в устройство этого бала и хотел присутствовать на нем и насладиться успехом, в котором я не сомневался. Беззастенчиво наврав Ирине и сиделке, я сказал, что врач разрешил мне присутствовать на балу, при условии, что меня отвезут в Альберт-Холл на санитарной машине. Мои уверения их не убедили, и Ирина позвонила врачу, которого, по счастью, не оказалось дома. Санитарная машина была заказана, и вечером я вошел в Альберт-Холл в сопровождении Ирины, шуринов Федора и Никиты и сиделки; мы все были в домино и черных масках.

Пока составлялись и начинали кружиться в центре зала первые пары, я из ложи, в которой с удобством улегся, с восхищением рассматривал убранство зала, задуманное и сделанное моим другом Белобородовым. Фантазия этого волшебника преобразила почтенный Альберт-Холл в феерический сад. Легкие голубые драпировки скрывали большой орган и изящно обрамляли ложи, обвитые гирляндами чайных роз. Арка из роз украшала сцену, голубые гортензии спускались каскадами по стенам зала. Свет падал сквозь букеты роз, окружавших люстры, увенчанные голубыми страусовыми перьями; лучи, похожие на лунные, направлялись на танцующих.

В полночь бал прервался, уступив место балету. Долгая овация приветствовала появление Анны Павловой, выпорхнувшей, словно Синяя Птица, из пагоды с золоченой крышей в центре сцены. Ее интерпретация «Ночи» Рубинштейна привела зал в неистовство. За «Прекрасным голубым Дунаем», исполненным балетом, последовали русские и восточные танцы. Наконец, Анна Павлова появилась с Александром Волыниным и другими в «Менуэте». Этот «Менуэт», костюмы для которого рисовал Бакст, довел восторг зала до апогея. Потом артисты, награжденные неистовыми аплодисментами и овациями, смешались с публикой, и бал возобновился с новой силой. Люстры, убранные страусовыми перьями, потухли лишь на заре, с отъездом последних гостей бала.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.