Страница 5 из 8
– Катаржина мне рассказывала, что у пана Гроттера очень миленький домик, а за домом небольшой сад, – снова влезает в разговор Грася, – а в саду вишневые деревья и яблоньки. Я помню, Катаржина говорила, что они живут не в центре, а вроде как в пригороде. Она и улицу назвала… Улица Францишка Сендзицкого…
– Пан Войцех вовсе не старый, я ничего такого сказать не хочу, – замечает пани Фелиция, – разве что он немного староват для Катаржины. Я так думаю, ему хорошо за тридцать… Скажем, лет тридцать пять, а то и больше…
– Строгий мужчина, но такой обходительный, – говорит горничная.
Марек допивает кофе и поднимается из-за стола.
– Пойду на велосипеде покатаюсь, – говорит молодой человек и идет во двор.
Но прокатиться в Картузы в тот день у Марека не получилось. Камера в заднем колесе прохудилась и быстро спускала воздух. Марек находит ключи и снимает колесо. Он стоит с велосипедным колесом в руках возле сложенной из бревен дворовой стены и смотрит, как летят по высокому небу белые облака. Мареку кажется, что это уже было с ним когда-то. Тень бежит по траве к крыльцу, порыв ветра качает вишневые деревья и срывает с веревки повешенное для просушки белье. Марек смотрит, как летит и падает на грядку с луком белые простыня.
– Да что же это такое! – ругается Грася, спускаясь с крыльца. – Чеслава! Чеслава! Ты только посмотри! У тебя все белье по саду разлетелось!
Чеслава выходит следом. Стоит и смотрит, как кружатся над грядками наволочки.
– Ну, что стоишь? – одергивает ее Грася, – иди, собирай!
Чеслава быстро спускается с крыльца, проходит мимо и косит на Марека глазом.
Пока горничные собирают по саду белье и снова развешивают на веревке, Марек ставит на велосипедную камеру заплатку. Он оставляет камеру лежать на скамейке, а сверху кладет кирпич, чтобы лучше схватился клей.
– Ты почему белье не прищепила? – спрашивает горничную Грася. – Вот же прищепки в корзинке?
Она стоит, высокая худая, в темном платье, и хмурится, и строго смотрит на Чеславу. А Чеслава кажется рядом с долговязой Грасей совсем девочкой. Она смотрит под ноги и теребит в руках край крахмального передника.
– Я позабыла… – говорит Чеслава и откидывает рукой со лба черную челку.
– Позабыла, – ворчит Грася, – а что с этим теперь делать?
И она показывает горничной испачканную землей белую кофточку.
– Ой! Давайте я сейчас живо постираю!
– Постираешь, – соглашается Грася, – а ну, пойдем…
Она проходит мимо Марека и стоящего колесами вверх велосипеда и заходит во двор. Чеслава семенит следом.
– Грася, миленькая… – слышит Марек тонкий девичий голосок. – Я же не нарочно!
– От тебя одни лишние хлопоты, – выговаривает ей Грася. – В другой раз будешь помнить про прищепки. И откуда ты взялась такая неумеха?
Скрипит дверь в чулан. Марек стоит возле распахнутых ворот и смотрит, прищурясь, на бегущие по небу белые облака.
– Теперь надо ждать, пока клей схватится, – думает про себе Марек. – А там уже и обедать пора. А после обеда и вовсе поздно ехать.
Он слышит, как в чулане Грася стегает прутом Чеславу, боязливо ежится и оглядывается в сумрак двора.
– Сколько же тебя учить надо? – раздраженным голосом говорит Грася, – каждый день что-то учудишь… Каждый божий день! Ни одно, так другое…
В воздухе тонко свистит розга. За дощатой дверью чулана едва слышно стонет Чеслава.
Марек идет через сосновый бор. Здесь тихо, сумрачно, под ногами скрипит и пружинит хвоя. В стороне между стволов Марек видит холм муравейника, муравейник ему где-то по пояс… Марек сворачивает с протоптанной дорожки, он забирает немного вправо и выходит на берег речки ниже моста. По берегу к мельнице бежит проселочная дорога. Марек шагает вниз по дороге, по белой сверкающей на солнце пыли, пока не выходит к запруде. Молодой человек помнит, что где-то здесь был чудесный песчаный пляжик. Он узнает стоящий на берегу коряжистый дуб с дуплом, протискивается сквозь кусты боярышника и выходит на берег. Запруда кажется ему меньше, чем он помнил. Солнце стоит в зените, и зеленоватая вода поблескивает под отвесными солнечными лучами. На берегу плотины стоит сложенная из беленых каменных плит мельница. Шумит вода, медленно поворачивается большое тяжелое колесо, мокрые от воды деревянные лопасти сверкают на солнце.
Марек расстегивает пуговицы, стаскивает с плеч рубашку и бросает на песок. Следом летят старые сандалии, брюки и кальсоны. Оглянувшись по сторонам, Марек голышом забегает в заводь. Он падает в воду, подняв кучу брызг, и плывет в зеленом сумраке, пока не начинает задыхаться. Он выскакивает из-под воды на сверкающий белый солнечный свет. На зеленой воде запруды качается отражение белой мельницы, медленно поворачивается колесо и шумит вода. На другом берегу среди зелени поблескивают крыши села. Марек ложится на спину и плывет назад к берегу. Над ним стоит бездонное летнее небо с белыми барашками облаков.
Выбравшись на берег, Марек падает ничком на песок. Он лежит, закрыв глаза, и чувствует жар солнечных лучей на своей коже. В голове совсем нет мыслей, только сладкая пустота, дрема, сумрак, подсвеченный тусклым пунцовым светом. И сквозь эту дрему Марек слышит, как по проселочной дороге вдоль берега идет и фыркает лошадь, и как скрипят тележные колеса. А потом Марек слышит пронзительный лихой свист. Молодой человек поднимает голову и смотрит по сторонам осоловевшими глазами. Он видит, как между кустами и коряжистым стволом дуба проплывает высокая телега, груженная припорошенными мукой мешками. На месте возницы сидит пани в светлых холщевых брюках с широким поясом и в клетчатой рубашке с подвернутыми рукавами. Одной рукой она держит поводья, а другой, словно козырьком прикрывает от солнечного блеска чудесные медового цвета глаза.
– Это пани, наверное, мельничиха, – растерянно думает Марек.
А потом он понимает, что лежит на песчаном пляжике совершенно голый, и его незагорелая бледная задница разрисована желтыми и синими гематомами от давешней порки во дворе университета. С нарастающим страхом Марек всматривается в лицо мельничихи. Молодой человек узнает этот маленький упрямый подбородок с ямочкой, и густые черные брови вразлет, и каштановые волосы, и эти глаза! У него звенит в голове, белый солнечный свет льется с неба. Телега, груженная мешками с мукой, проезжает мимо. Марек вскакивает на ноги и, как был голым, лезет через кусты и выскакивает на дорогу. Он стоит на обочине в кустах шиповника и сморит вслед телеге. По спине Марека бегут мурашки. Ему кажется, что сейчас мельничиха почувствует его взгляд и обернется, но пани не оборачивается, и вот телега пропадает вдалеке.
– Нет, нет, это не пани Анджеевич, – говорит себе Марек. – Этого просто не может быть! Но как же она похожа… Как похожа! Те же глаза, те же волосы… А может, мне всё же показалось? Мало ли на свете панночек с каштановыми волосами?
Он спускается к воде и садится на горячий песок.
Марек вспоминает тот жаркий весенний день, когда после лекции он остался один в опустевшей аудитории. Марек видел, как профессор Эва Анджеевич открыла маленькую дверь сбоку от кафедры и зашла в подсобное помещение. Он неслышно спустился вниз по истершимся деревянным ступеням мимо пустых рядов, обошел кафедру и замер возле покрашенной в цвет стены двери. В аудитории не было ни души, из коридора не долетали звуки шагов. Марек осторожно толкнул низенькую неприметную дверь, и дверь бесшумно отворилась. Марек заглянул в щель и увидел небольшое помещение, похожее на пенал. Спиной к двери у забранного декоративной решеткой окна стояла пани Анджеевич и курила сигарету. Темное длинное платье с кружевными рукавами и подолом было небрежно брошено на кожаный потертый диванчик. На пани Анджеевич остались черные чулки, черные узкие трусики и бюстгальтер. Марек тихо охнул. Его липкий взгляд, словно муха жадно ползал по ладной фигурке профессора истории. У пани Анджеевич были чудесные немного полные ножки с узкими коленками и крепкими щиколотками. Её крепкие ягодицы формой были похожи на черешню. Эва Анджеевич курила тонкую сигаретку и смотрела, устало смежив веки, на лежащие за окном старые корпуса университета и позлащенные солнцем черепичные крыши. Не спуская взгляда с пани Анджеевич, Марек дрожащими пальцами принялся расстегивать пуговицы ширинки…