Страница 7 из 68
Рецидивы ветхих традиций встречаются редко: вот Парцифаль, увидев пятнышки крови на снегу, вспомнил о жене и впал в транс, во время которого, впрочем, сшибал с коня всякого, кто приблизится. Но чаще Вольфрам описывает эпизоды, в которых люди ведут себя как люди, и поступки их не требуют «перевода» на современный лад. Мать Парцифаля боится за него и отпускает ко двору Артура, наряженного, как уже сказано, шутом – чтобы никто не тронул блаженного. Юноша приветствует каждого встречного, прибавляя, что так ему велела маменька. Две юные сестры явно влюблены в одного и того же рыцаря, только одна язвит его при первом же удобном случае, а вторая страдает от того, что ей нечего и подарить Гавану – не давать же ему в знак вечной любви старую куклу… Тринадцатый век, повторяю.
Братство Грааля предстает сообществом идеальных рыцарей, которое, тем не менее, поражено изнутри: ранен Король-Рыбак – и хотя Вольфрам явно играет с древнейшими мифологическими мотивами, я не хочу заострять на них внимание. Читатель, как и Парцифаль, не должен понимать смысла мистерии Грааля. Нам ясно одно: исцелить Короля может только заданный вопрос – или, вернее, незаданный. Парцифаль не решается отбросить правила вежества и спросить у Короля всего лишь: «Что с тобой?» Не спрашивает. И приговор жесток: никогда больше Парцифалю не войти в этот замок. Он остался куртуазным рыцарем – а это гораздо меньше, чем обычный человек, сочувствующий чужому страданию.
Путь от Бога – и снова к Богу. Исцеление придет – Вольфрам не перестает нас в этом заверять, – но через что должен для этого пройти герой? Толкин, не особо жаловавший рыцарские романы, создал замечательный термин: эвкатастрофа (не путать с «хэппи-эндом», хотя именно так переводится с греческого на английский это слово). Эвкатастрофа – счастливый конец, достигаемый через величайшие боль и утрату. Примером для Толкина были распятие и Воскресение Христово. Для Вольфрама – путь Парцифаля.
Перелистываем страницы, годы, века. Романы плодились, разрастались, уходили вдаль от Логрии и Грааля – и вновь возвращались к ним. Наконец – через два с половиной века после Вольфрама – появился труд, вобравший всё.
В предыдущей статье я упоминал о том, что многие наши современники не принимают всерьез труд сэра Томаса Мэлори. Кто смотрит на «Смерть Артура» глазами янки из Коннектикута, кто отдает предпочтение более умудренному Вольфраму… Но почему же, если Мэлори так наивен, затянут, скучен и неглубок, – почему же именно он оказался тем самым биографом Артура, каноническим и неповторимым? Почему четыре с половиной века спустя в книге Теренса Хэнбери Уайта король былого и грядущего передает своё Дело не кому-нибудь, а юному Тому из Ньюболд Ревел, на чьих худых плечах болтается накидка с гербом Мэлори?
«Томас, моя мысль о рыцарстве – это все равно что свеча, вот вроде этих. Я нес ее долгие годы, защищая рукой от ветра. Нередко она норовила погаснуть. Ныне я вручаю свечу тебе, – ты понесешь ее дальше?
– Она будет гореть».
Неудивительно, что одна из биографий великого писателя называется не скромно – «Т. Мэлори», а почти детективно: «Кем был сэр Томас Мэлори?» Шестеро тезок жили примерно в одно и то же время – в середине XV века, но лишь один из них «совпадает» с тем, что мы наверняка знаем об авторе «Смерти Артура»: рыцарь, не раз пребывал в тюрьме, закончил свой труд в 1469/1470 году…
В тюрьме?
Тем-то Мэлори и смущает своих биографов: не тюремным заключением (кому только оно не выпадало на долю во время Войны Роз!), а тем, что именно привело рыцаря за решетку. «Грабеж на большой дороге, кража со взломом, угон скота, насилие над женщиной, разорение монастырской собственности», – добросовестно перечисляют биографы. Добавьте к этому два отпуска на поруки, побег, заседание в парламенте, шатания между Ланкастерами и Йорками (так что из списков амнистии его исключали обе партии), попытки вести жизнь преуспевающего землевладельца – и новые срывы. «Как? Рыцарь – и вор? Насильник женщин? Он позорит рыцарское звание и нарушает клятвы. Сожаления достойно, что такой человек живет на земле». Нет, это не крики историка, раскопавшего в архивах события бурной жизни сэра Томаса, это слова Ланселота из «Смерти Артура». Возможно ли, – спрашивают современные артурианцы, – чтобы такойчеловек защищал такие идеалы? И не подложны ли обвинения?
Оправданий и объяснений собрано немало. Доказывали, что слово “raptus” означало не «насилие», а грубое обращение; а когда нашли протокол, согласно которому Мэлори противозаконно «плотски возлежал» с некой миссис Смит (дважды), вспомнили о том, что в законодательстве того времени даже добровольная измена мужу приравнивалась к изнасилованию. Иногда Мэлори превращали в этакого Дон Кихота XV века. А то, отчаявшись, утверждали – совсем как Хлестаков, – будто «есть другой Томас Мэлори» (один из шести), так тот уж правильный.
Охотно допускаю, что часть обвинений в адрес сэра Томаса – подложная, и в подлоге виновны враги, которых рыцарь нажил немало. Но в любом случае – что за яркая, сложная личность! Какой сюжет для писателя! Человек, который помнит о рыцарских идеалах – и не просто помнит, а буквально вдалбливает их в головы современникам, – но очень скоро обнаруживает, что идеалы эти приходится приноравливать к реальной жизни, и что тогда от них остается?.. (Помните у Стругацких: «Ну что же, сказала совесть, поморщившись, придется мне слегка огрубеть ради великого дела…»)
Может быть, всё было совсем не так. То немногое, что мы знаем о внутреннем мире Мэлори, почерпнуто из его романа и тщательно собрано в послесловиях к новым изданиям «Смерти Артура». Рыцарь? Да, конечно, в самом благородном смысле слова. При этом знает цену деньгам («И потому, брат мой, – сказал сэр Эктор, – снаряжайтесь в дорогу и едемте ко двору вместе с нами. Я думаю и берусь подтвердить, госпоже моей королеве розыски ваши обошлись в двадцать тысяч фунтов»). Ненавидит оружие, недостойное рыцаря (только Мелегант может посадить в засаду лучников; только Мордред «наставляет стенобитные машины и палит из тяжелых пушек»). Ясно представляет себе, что такое поле славной битвы («…и услышал он и увидел при лунном свете, что вышли на поле хищные грабители и лихие воры и грабят и обирают благородных рыцарей, срывают богатые пряжки и браслеты и добрые кольца и драгоценные камни во множестве. А кто еще не вовсе испустил дух, они того добивают, ради богатых доспехов и украшений»). Получает огромное удовольствие от мельчайших деталей бесчисленных турниров, которые описывает в стиле спортивных комментаторов, что заметил еще Марк Твен, а Т.Х.Уайт добавил: «Мэлори был страстным любителем турниров, подобно тем пожилым джентльменам, что в наши дни не вылезают из крикетных павильонов».
Однако любителей крокета и турниров было много во все времена; Мэлори же один.
Рассказывать, о чем написана его книга, – бессмысленно. Все и так это знают. Вернее, всё, что обычный человек знает о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола, он знает благодаря труду Мэлори.
Современный читатель воспринимает «Смерть Артура» примерно так же, как повествователь в романе Твена: «старинная очаровательная книга… полная чудес и приключений», в которую можно «заглядывать», но читать подряд все 507 глав – Боже упаси! Да и посвежее имеются фэнтезийные романы, и поувлекательнее… Архаика, одним словом.
Но если перестроить свое вИдение, смотреть не из «сегодня», а из «тогда», – перед нами откроется книга невероятно традиционная (Мэлори, явно желая рассказать всё о Круглом Столе, брал свое добро там, где его находил) – и невероятно оригинальная. Вызывающе нелогичная. сбивчивая и запинающаяся: «Оттого же, что я упустил самую суть рассказа о Рыцаре Телеги, я здесь оставляю повествование о сэре Ланселоте и приступаю к Смерти Артура». Иногда обжигающая неожиданными – и оттого особенно точными – деталями: сэр Ланселот, сотворивший чудо, «плакал, словно малый ребенок, которого наказали». Невозмутимый тон сообщений о подвигах («Тогда сэр Ланселот обнажил меч и долго бился с тем драконом, и под конец, после долгих и тяжких трудов, сэр Ланселот дракона убил») сменяется чудовищным остроумием сэра Динадана Шутника (за пиршественным столом: «– Сэр Галахальт, я могу уподобить вас волку, ибо волк не ест рыбы, а только мясо. – И Высокородный Принц посмеялся его словам». Неудивительно, что янки в конце концов повесил Динадана). И редко-редко прорывается голос самого автора: