Страница 9 из 10
Нет, Дмитрий Сергеевич был очень рад возвращению старшего брата, к которому всегда относился с благоговением, чью похвалу в детстве хотел заслужить даже более отцовской – старшие братья были для маленького Мити сродни богам Олимпа из древней истории. Как радостно билось его маленькое сердечко, когда Роман или Василий снисходили до него, одаривая вниманием, конфетами или … затрещиной. Их мир был миром взрослых – запретным и сладким, к которому ему очень хотелось приобщиться. Петя же, будучи всего тремя годами старше Мити, старшим братом никоим образом не котировался, к тому же он больше времени проводил с Феей, и нянюшка говаривала бывало, что близнецы как две стороны одной медали – всегда вместе.
Митя очень тяжело переживал гибель Романа и отъезд Василия, посчитав себя преданным. Он тогда не мог никому объяснить этого чувства, но почему-то решил, что старшие братья предали и бросили именно его – Митю. Конечно, он был уже не юным мальчиком, но как раз тогда начал входить в возраст и в мужские компании старших братьев, и вот надо же – такая роковая случайность. Вспомнив о том январском утре, когда, подъезжая к дому, они с Василием увидели мчащегося к воротам коня Романа – Приама. Черный как вороново крыло жеребец был весь в мыле, поводья волочились по снегу, позади вставало алое рассветное солнце, окрашивая снег и все вокруг в этот ало-розовый цвет. «Словно кровь», – мелькнула мысль, сердце сжало от недоброго предчувствия, и Митя, выскочив из саней, рванулся коню наперерез. Схватив за узду, с трудом осадил жеребца, который стремился вывернуться, прядал ушами и ржал, будто пытаясь сказать что-то. Приама успокоили и увели на конюшню, а вскоре подъехали сани. Чужие розвальни, в которых было что-то, накрытое рогожей. Пристав остался около саней во дворе, а полицейский чин, спешившись, прошел к отцу…
Дальнейшее Митя помнил довольно смутно, в тот момент все его чувства словно выключили. Он будто окаменел или заледенел внутренне, потому, наверное, и смог тогда собраться и вынести все это на своих плечах – отец слег с сердечным приступом, маменька с близнецами были в отъезде и едва успели к похоронам, а Василий запил. Он даже на похоронах Романа был сильно нетрезв. Правда, в тот вечер и Митя позволил себе нализаться «до положения риз», но это было потом, а до самого момента отпевания он стойко держался – отдавал распоряжения, ездил к батюшке, искал свидетелей, чтобы доказать, что Роман не наложил на себя руки, писал прошение, уговаривал, упрашивал, давал взятки, распоряжался в доме – устраивал поминальный стол и все остальное. Старый князь по-соседски принял участие и очень помог тогда, а потом Митя с головой окунулся в учебу. Он даже брата не проводил и не попрощался с ним, не приняв отъезд Василия, считая это трусостью и бегством.
И писем Дмитрий Сергеевич брату не писал, и когда маменька заводила разговор о старшем сыне, делал вид, что его это совершенно не интересует. Прошел год, боль слегка притупилась, а сегодня, увидев Василия Сергеевича в бальной зале Беклемишевых, Митя понял, как ему не хватало старшего брата, и до чего он по нему соскучился. Вот только Лику он ему уступать никак не хотел, а потому, вернувшись с прогулки, переоделся и прошел в отцовский кабинет, наказав Тихону, как только Сергей Романович проснется, просить его прийти для разговора.
– Не спится, Митя? – граф не заставил себя ждать.
– Хотел поговорить с вами, отец, – юнкер вскочил со стула, на котором сидел, и одернул мундир.
– Слушаю, – граф опустился в кресло, жестом предложив сыну присесть напротив.
– Не знаю, право, может оно и неуместно, – вся решимость Мити вдруг куда-то испарилась, – только… – молодой граф налил в стакан воды и жадно выпил ее большими глотками, не заботясь о том, что струйки текут по подбородку за ворот мундира. – Отец, я хотел, – Митя резко поставил стакан на столик и расстегнул верхнюю пуговицу, словно ему не хватало воздуху. – Я хотел сегодня же просить князя Дмитрия Сергеевича… – он вздохнул и замолчал, увидев поднятую руку отца.
– Не отдаст князь Беклемишев за тебя Гликерию Александровну. Помяни мое слово, не отдаст. Но коль скоро ты решил, я возражать не стану. Знаю Лику с детства и люблю ее, и лучшей жены тебе не желаю, да вот только у князя другие планы. Дай Бог, чтобы я ошибался, – вздохнул граф, видя, как переменился в лице его младший сын, – дай Бог.
Увы, предположениям Сергея Романовича суждено было сбыться.
Князь Беклемишев радушно принял Митю, но едва тот начал излагать свою просьбу, резко остановил его, отрицательно покачав головой.
– Вы еще слишком юны, молодой человек, слишком юны и неопытны. Курс сперва надобно закончить, да не только в училище, но и в Академии, а потом и о женитьбе думать. Куда вы намерены привести молодую жену, на что содержать ее? Это еще хорошо, коль в Академию поступите, а не выдержите испытаний – в гарнизон? И жену молодую, с собой в гарнизон, где вы – младший офицер. Куда как замечательная перспектива! – князь говорил резко, с упреком глядя на Митю, словно тот обманул его ожидания и повел себя неправильно.
– Я не… – начал юнкер, но был остановлен поднятой рукой князя. «Как они с отцом похожи», – промелькнула невольная мысль.
– Аyez honte, jeune homme (стыдитесь, молодой человек (фр.) – старый князь укоризненно покачал головой, – стыдитесь. Еt comment osez-vous m’adresser une demande pareille? (да как вы вообще осмелились прийти ко мне с этакой просьбой (фр.)) Что граф подумает? – Беклемишев отошел к столику, налил себе немного коньяку в лафитник и выпил. – Вы отца-то спросить изволили, молодой человек?
– Папенька не возражал, – Митя поднял голову, слегка пошевелив шеей, словно ему снова нечем было дышать, и он хотел ослабить застежку ворота. Почему он назвал отца папенькой, так по-детски, как уже давно сам к нему не обращался, молодой граф сказать не мог, но это слово вызвало неожиданный смех князя.
– Папенька, – раскатисто рассмеялся Беклемишев, – вы посмотрите на него – папенька! Ступайте домой, молодой человек, желаю вам с отличием окончить курс, а разговора этого прошу впредь не поднимать и Гликерии Александровне никаких авансов не делать, и писать ей я вам категорически не советую. Au revoir, – князь позвонил в колокольчик и кивнул появившемуся на пороге лакею, – проводи господина юнкера и до моего особого разрешения вход в этот дом ему заказан. Ступайте, Дмитрий Сергеевич, с Богом.
Развернувшись через левое плечо, Митя щелкнул каблуками и вышел в открытую слугой дверь. Он делал все машинально, по инерции – спустился с крыльца, дошел до дома и, только оказавшись в своей комнате, распечатал непослушными пальцами пачку папирос и закурил, тут же натужно закашлявшись. Потушив папиросу, упал на кровать и так и лежал, глядя в потолок, ничего не замечая вокруг и ни на кого не обращая внимания…
Проводив взглядом уходившего Митю, Дмитрий Сергеевич Беклемишев вздохнул, налил себе еще коньяку и, тяжело опустившись в кресло, раскурил сигару. «Мальчишка, как есть мальчишка, – бились в голове гневные мысли, – да как он посмел! Юнкер-недоучка! Сосунок!», – старый князь был очень сердит. И не то чтобы он не любил молодого графа. Скорее наоборот, Дмитрий Сергеевич считал именно своего тезку наиболее prometteur (подающий надежды (фр.)), справным из всего младшего поколения Чернышевых. Мальчик имел все шансы далеко пойти, но сейчас он не представлял собой ровным счетом ничего и не мог предложить будущей жене ни положения в обществе, ни денег. «Молод, горяч, горд», – князь сам был таким, когда увез свою дорогую Dolly, попросту выкрав ее из отчего дома. И увез не куда-нибудь, а в Варшаву, к месту своей службы. Обвенчавшись с разрешения Великого князя Константина Николаевича,10 который был на свадьбе посаженным отцом, князь Беклемишев надеялся на долгую и счастливую жизнь с молодой женой и скорое примирение с ее родственниками. Только события, развернувшиеся в Варшаве в 1862 году,11 о которых князь не любил вспоминать, стоили ему самому преждевременных седин, а его дорогой Дашеньке потери первенца и тяжелой нервной болезни. «Конечно, сейчас такого не случится, да и Лика…», – подумал Дмитрий Сергеевич, но услужливое воображение тут же нарисовало ему картинку минувшего вечера, когда молодые люди так слаженно пели дуэтом. «И ведь сама его позвала! "Дмитрий Сергеевич, я сегодня не в голосе", так что, поди, и она к нему неравнодушна. Нет. Не бывать тому. Разлучить, разлучить как можно быстрее – с глаз долой, из сердца вон. А там в Петербург поедет, среди знати настоящей повращается, глядишь, и вовсе об нем думать забудет. Ну, а коли нет, да и юнец себя к тому времени проявит…», – Беклемишев залпом выпил коньяк и налил еще. – «Эх, молодо-зелено!» – в старом князе словно боролись два человека: один, который благоволил к юнкеру, потому что «сам такой был когда-то» и другой, с высоты нынешнего возраста и опыта оберегавший внучку от сильных потрясений, которые достались на долю ее бабушки, его chère Dolly, и Дмитрий Сергеевич никак не мог решить – что предпочесть. На данный момент все было ясно – увезти Лику в имение, немедля, не дожидаясь Троицы, увезти в Аристово, подальше от этого юнца и всех Чернышевых (поведение Василия Сергеевича не осталось незамеченным), а вот дальше что делать? Сложный выбор князю не давался, потому решил он по старинке, что будет день, будет и пища, с тем и вышел из кабинета, кликнув Петьку, чтобы убрал там все незамедлительно и проветрил. Княгиня не любила запаху табака.
10
Великий Князь Константин Николаевич – сын Николая I, брат Александра II
Наместник Царства Польского с 27 мая 1862 года до 19 октября 1863 года
11
Речь идет о Варшавском восстании 1863 года, а так же покушении на Великого Князя Константина Николаевича 21 июня 1862 года, когда тот выходил из театра. Князь был легко ранен.
Я предполагаю, что князь Беклемишев с супругой были при этом, и потом в силу обстоятельств и начавшегося восстания Дарья Ильинична не смогла уехать из Варшавы, а князь находился на службе. В итоге они оказались в самой гуще событий, и в результате нервного потрясения княгиня потеряла первенца и долгое время находилась в горячке, и теперь у нее случаются нервные припадки.