Жало

  С тех самых пор безумие прежде пожиравшее мозг деда, с утроенной силой принялось за сознание моего отца, не смевшего даже предположить о существовании подобного зла. С первых дней, в поведении Льва Фёдоровича было сложно различить какие-то перемены. Такое же усердие в работе и в быту, все та же, прежде не подводившая его удача в делах служебных, однако же, тогда я и заметил не здоровый интерес к языку фарси. Уделяя короткие мгновения своим новым увлечениям, в число которых входило изучения персидского языка, истории древней Персии и ее мифологии, с каждым днем Лев Фёдорович все больше удалялся от своей обыденной жизни, уделяя все больше времени столь далекой и мистической державе как Персия.

  Вслед за здоровым сном и дружескими посиделками с соседствующими семьями, отец, не кривя душой пожертвовал и нашими с ним вечерними бдениями, всецело посвятив себя изучению старинных талмудов о Персии, количество которых неустанно ширилось день ото дня. Конечно же, моя детская обида не позволила мне разглядеть зарождающиеся отголоски безумства, проявлявшиеся в действиях Льва Фёдоровича все больше и больше. Чувствуя злость на отца, я не смел даже предположить, в сколь губительном положении он скоро окажется по моей вине и конечно же не мог этому помешать.

   Следующим судьбоносным днем в истории рода Евдохиных несомненно стоит считать то злополучное весеннее утро, которым мой отец, равно как и его отец прежде, заявил о желании отправиться в короткий рабочий отпуск в Персию. Лев Фёдорович, все же не слагал с себя полномочия кормильца и продолжателя знатного рода, от того для пущей убедительности сопроводил свое громкое заявление парой уверений о том, что чувствует прибыльные сделки на территории загадочной страны, в которых он вознамерился поучаствовать. Маменька моя - Лизавета Филипповна хоть и согласилась с красноречивыми убеждениями супруга, все же не воспринимала их в той мере, на которую надеялся Лев Фёдорович, от того, в скорости заявила, что разделяет предпринимательские измышления мужа, однако чувствует свою обязанность в поддержке его в этом без сомнения значимом путешествии. Все дальнейшие препирательства моего отца были благополучно изничтожены о непоколебимую стойкости матери, для пущей уверенности заявившей отцу о необходимости и моего путешествия на песчаную землю.

  Вскорости, после консультаций с выдающимися путешественником Петербурга Рублевым Петром Афанасьевичем, отцом была снаряжена экспедиция, во главе с сами же Рублевым.

  Не буду скрывать, предстоящее путешествие к загадочным для меня землям, я ожидал не просто с неподдельным интересом, но с откровенным восторгом, который мне как воспитанному юноше, впрочем, не стоило выставлять на показ, особенно принимая во внимание мрачное настроение моей маменьки, явно в меньшей степени восхищавшейся предстоящей дорогой. С каждым новым днем, мерящим скорейшее отправление, Лизавета Филипповна становилась темнее тучи и по долгу пропадала из дома. Это потом, по возвращению из кошмарного путешествия мне стало известно, что все это время, мама обивала пороги соседнего храма, ища прощения своей душе и возможного спасения.

  Впрочем, как бы не было мне горестно об этом думать, по итогам скоропостижных, но вместе с тем обстоятельных сборов, наша небольшая экспедиция, состоящая из отца, матери, меня, нескольких лакеев, чьи имена в нашем рассказе не важны и конечно же Петра Афанасьевича, выдвинулась в Астрахань, по достижению которой, Каспием нам предстояло отправиться к берегам искомого нами государства. Путешествие это хоть и казалось мне обширным и что самое главное длительным, обернулось для меня достаточно приятной прогулкой, наконец показавшей мне и как ни странно матушке Россию за пределами слякотной столицы. Деревни сменялись новыми деревнями, на смену которым обязательно следовали новые и так до самой Астраханской губернии, для которой очередные путешественники, вознамерившиеся повидать восточный мир и заключить несколько удачных контрактов были обыденностью и не взывали к излишним оторопелым возгласами, коими сопровождалось наше отбытие из Петербурга.

  Истратив еще несколько отцовских тысяч, Петр Афанасьевич, очень быстро раздобыл нам судно, внушающее доверие и вскорости, наша экспедиция покинула Астраханские берега, увлекая мое семейство все ближе к своей кончине. Путешествие наше по морю, равно как и сушей, не омрачилось ни единой проблемой. Напротив, я вновь обрел мимолетные мгновения дружеского общения со своим родителем, внезапно решившим дозволять себе небольшие перекуры, между продолжительным изучением старинных манускриптов о Персии. Впрочем, даже тогда, с улыбкой вслушиваясь в разгоряченные речи Льва Фёдоровича, я с горечью осознавал, что во мне он не видел того беззаботного ребенка, коим я был на самом деле. В эти редкие мгновения общения, я был его личным ученическим классом, лекционной группой, которой он в самозабвенном экстазе декламировал мифы о древних Персидских божествах, затерянных городах и потусторонней жизни.

  Маменьку же отец словно не замечал. Ограничиваясь короткими и сухими фразами, лишь на короткий миг дозволяя себе зрительный контакт со своей супружницей, Лев Фёдорович буквально ее сторонился, всячески избегая неоднократно поднимаемые ею разговоры о вере и всеобъемлющем прощении.

  Не буду распаляться о красотах порта, в доках которого пришвартовался наш корабль и точно не стану утруждать вас внезапным откровением моего отца, в самые кротчайшие сроки заявившего о неотложном деле чуть ли что не государственной важности, в котором он и был в первую очередь заинтересован отправляясь из Петербурга. Мне кажется из содержания моей длинной прелюдии, вам ваше сиятельство должно статься это понятным. Уточню лишь, что прежде чем отправиться сушей в лапы чудовищных кошмаров, Лев Фёдорович настоял на значительном расширении численности нашей компании, после которой экспедиция прежде не превышавшая и десяти человек, увеличилась до неприличных пятидесяти душ, участь которых вскорости стала незавидной.

  Первые ночи, проведенные нашим семейством в походных шатрах, запомнятся мне страхом, овладевшим моим детским сознанием, когда я впервые увидел, как Лев Фёдорович, не открывая глаз с жаром декламировал лишь одному ему известные стихи на языке, который прежде мне никогда не приходилось слышать. Несмотря на ужас, обуявший и меня и маменьку, нам не дозволено был навлекать страх на суеверных бедуинов, вызвавшихся к нам в экспедицию, от того, Лизавета Филипповна шмыгнула в соседскую палатку, чтобы вызвать нашего известного провожатого, от которого, впрочем, проку оказалось немногим больше чем от меня. Равно как и мы с матушкой, ему впервой довелось слышать произносимые бредившим отцом слова. Той ночью, я не смел сокрыть глаз...

  Следующим днем, Лизавета Филипповна не смела обратиться к отцу с разговором о минувшей ночи, но все же настояла на моем дальнейшем ночном пребывании в шатре путешественника Рублева. К моему великому удивлению отец, услышав, как мне казалось неприятное для него предложение лишь пожал плечами, улыбнулся пустой улыбкой, осенив матушку безразличным взглядом и вновь уткнулся в свои чертовы книги. Второй ночью мне все же удалось отдохнуть, во многом причиной этому была усталость не привыкшего к оным нагрузкам юнца, ну а во многом заряженный кремниевый пистолет, который Петр Афанасьевич, тайком от меня упрятал под свою подушку. Именно в те две ночи, предшествовавшие конечной точке нашего путешествия я наконец и осознал, что человека, некогда именовавшим себя моим отцом со мной больше нет. Разумом Льва Фёдоровича завладели мифы, окончательно вытравившие из его головы все воспоминания обо мне, маменьке и всем семействе Евдохиных.