Девственница (ЛП)

Его водитель, юный полубезработный актер по имени Роланд, сделал, как велел Кингсли.

Глубокое, до костей, изнеможение охватило все тело Кингсли. Он снова чувствовал себя солдатом, вернувшимся с боя, раненым, уставшим и онемевшим. Водитель заметил, что он сбросил лишний вес и процитировал ему Шекспира. По словам Роланда, Кингсли был тощ, в глазах холодный блеск, и Кингсли посчитал отсылку к Юлию Цезарю уместной. Сегодня в его дерьмовом списке были люди, обладающие слишком большой властью. Пришло время немного поговорить с одним из них.

- Мне оставить вас и вернуться позже? - спросил Роланд, когда открыл дверь «Роллса» для Кингсли.

- Жди меня, - ответил он парню. - Это не займет много времени.

Сегодня была суббота, и Сорен всегда служил мессу по субботним вечерам. К этому времени служба уже закончилась, но, зная привычки Сорена, он все еще был либо в церкви, либо в доме священника. Он не мог уйти далеко.

Кингсли был рад увидеть, что в церкви нет верующих, когда он вошел в нее. В данный момент он едва ли годился для человеческого общества. Последний раз он принимал ванну вчера в океане, и он не спал и не брился два дня. На нем была вчерашняя одежда - темные брюки, черная футболка. Он оставил черный жакет в «Роллсе», а Джульетту оставил на Гаити.

Он знал, что больше никогда ее не увидит. Единственная женщина, с которой он мог бы провести свою жизнь, а она приказала ему уйти от нее и из ее жизни.

Он потерял все. Снова. Он уже должен был привыкнуть к этому, подумал он, потерять все и всех, кого любил. У него определенно было достаточно практики, чтобы быть экспертом в этом. Если бы только можно было получить деньги за потерю людей, которых ты любил, Кингсли мог бы стать профессионалом.

Внутри святилища Кингсли увидел знакомую белокурую голову, обращенную к фасаду церкви. Голова была слегка наклонена. Он молился. Хорошо. Кингсли надеялся, что Бог сейчас слушает его, поскольку он тоже хотел Ему кое-что сказать.

Кингсли сделал один шаг вперед по деревянному полу, и этого было достаточно чтобы известить Сорена о своем присутствии. Белокурая голова повернулся, и священник поднялся со скамьи. Возможно, ему потребовалось на секунду больше обычного, чтобы узнать Кингсли. Карибское солнце превратило его оливковую кожу в бронзовую. Его волосы стали длиннее и нуждались в стрижке, и он не переоделся в свою обычную униформу из дорогих костюмов на заказ, ботинок и всего прочего. Сорен направился к Кингсли длинными целеустремленными, почти нетерпеливыми шагами.

Сорен тоже выглядел изможденным, словно все это время тайно скорбел.

Его шаги ускорялись по мере приближения к Кингсли, и ему потребовались все силы, чтобы не ускорить неизбежное и не пойти ему навстречу.

- Кингсли, - выдохнул Сорен его имя, скорее прошептал. Вздох облегчения, удивления. И Кингсли почувствовал облегчение, увидев его живым, облегчение, увидев, что он стоит, облегчение, просто увидев его, этого человека, которого он любил всю свою жизнь.

Сорен начал было говорить что-то еще, но Кингсли остановил его быстрым резким ударом в лицо.

Голова Сорена дернулась влево. Кингсли должен был отдать этому человеку должное. Он хорошо принял удар. Он уложил бы других мужчин на спину, ударив их так же сильно, как ударил Сорена. Для пущей убедительности и потому, что он этого заслуживал, Кингсли ударил его кулаком в грудь. Он целился под грудную клетку и был совершенно уверен, что почувствовал, как что-то треснуло.

- К слову, это не БДСМ, - сказал Кингсли. Сорен вцепился в плечо Кингсли, чтобы удержаться. Он не согнулся пополам, но был близок к этому. - Считай это уроком сочувствия.

- Я тоже скучал по тебе, Кингсли, - ответил Сорен, ровным голосом, но с ноткой дискомфорта. Он смотрел вниз и увидел, как Сорен сжимает руку. И медленно, очень медленно, Сорен разжал кулак.

- Подставишь другую щеку? - спросил Кингсли. - Может в семинарии, ты все-таки чему-то научился.

Наконец Сорен выпрямился и поднес руку к носу. Из него сочилась кровь. Он дотронулся до нее и посмотрел на кровь, словно был удивлен увидеть ее.

- Чем я обязан такому приветствию? - спросил Сорен спокойным, но твердым, как гранит, голосом.

Кингсли сунул руку в карман брюк и протянул рукоятку стека, который он подарил Элли, рукоятку стека, которую она оставила ему в качестве сообщения, рукоятку стека, которую сломал Сорен.

Он бросил его на пол церкви перед ногами Сорена. Кингсли смотрел в глаза Сорена.

- Никогда больше не ломай мои игрушки.

Кингсли развернулся, чтобы уйти, но Сорен остановил его вопросом.

- Почему тебя не было с ней?

Кингсли застыл. И медленно развернулся.

- Достаточно чтобы подставить вторую щеку, - ответил Кингсли. Он улыбался. - Действительно впечатляет. Тебе даже не нужно бить меня, чтобы ударить. И в самом деле, ты величайший садист в мире. Поздравляю. Надеюсь, ты горд собой.

- Ты не должен был позволять ей проходить через это в одиночку.

- Да, не должен был. Я должен был быть там. Но где, черт возьми, был ты?

- Я был в Риме, и оставил ее с тобой. Я оставил ее тебе на попечение, а вместо этого пришел домой и обнаружил, что она истекает кровью в моей ванной и в таком состоянии, в котором я никогда не видел ее.

- Да, и что же ты сделал, когда она истекала кровью и ее рвало, как никогда прежде? Ты сделал это. - Он указал на сломанный стек, валявшийся на полу у ног Сорена. - А теперь она ушла. Может, тебе следовало остаться в Риме с Папой. Тогда, она все еще была бы здесь.

- Если бы я был здесь, я бы не позволил ей пройти через это одной. Если бы ты позвонил мне...

- Я сказал ей позвонить тебе. Она отказалась. Сказала, что не хочет обременять тебя решением. Она должна была принять его самостоятельно, чтобы это никогда не было на твоей совести. Я никогда не видел ее более напуганной, и даже тогда она думала о тебе.

Сорен молчал, но взгляд не отводил. Он удерживал взгляд Кингсли, без капли извинения.

- Забавно, - сказал Кингсли, внезапно осознав. - Десять лет я считал ее другой. Да, она прекрасна, сверхъестественно прекрасна. Извращенная. Умная. Мечта каждого мужчины. Но я всегда думал, что, возможно... она была недостаточно хороша для тебя. Эта маленькая девочка из Ниоткуда, штат Коннектикут, с никчемной матерью и дерьмовым отцом. Как она вообще могла быть достойна тебя? Теперь начинаю думать немного иначе. Ты прячешься за своей колораткой и играешь в Бога, пока остальные исполняют твои приказы и страдают от последствий. Ты получаешь славу. У нее появляются синяки. Может, это ты ее недостоин. Может, ты и меня недостоин.

- Интересно, ты репетировал эту речь весь прошедший год?

- Нет, - ответил Кингсли. - Последние двадцать лет.

- Двадцать лет? Тогда я ожидал бы более длинной речи.

За это Кингсли чуть не ударил его снова.

- Я привык думать, что ты ходишь по воде, - сказал Кингсли, глядя Сорену в глаза. - Теперь я знаю, что ты тонешь, как и все мы.

- Я тону, - ответил Сорен, и Кингсли остановился в дверях. Вот опять - звук трескающейся яичной скорлупы в его сердце. Он проигнорировал это.

Кингсли вышел из святилища и из церкви, прежде чем Сорен успел сказать еще хоть слово или прежде, чем Кингсли успел сказать что-нибудь, о чем он мог бы когда-нибудь пожалеть.

Роланд в мгновение ока выскочил из машины, открывая дверь для Кингсли.

- Куда теперь, сэр?

- Домой, - устало ответил Кингсли.

Часом позже Роланд остановил машину перед особняком, и Кингсли вышел сам, с сумкой в руке. Он забыл, что у него есть люди, которые открывают для него двери, несут его сумки. Его слишком долго не было. Так долго, что думал, что почувствует что-то, когда приедет в свой дом. Облегчение? Счастье? Удовлетворенность? Но он ощущал только смирение. Он убежал из дома, как ребенок, поругавшийся с отцом. Он убежал в большой мир, и большой мир снова отправил его домой. Вот вам и возвращение блудного сына. Ни откормленного теленка ради него. Ни пира. Ни фанфар.