Девственница (ЛП)

- Ты же монахиня. - Элли взяла Кайри за руку, но только для того, чтобы удержать. - Если мы сделаем это...

- Я всего лишь начинающая монахиня.

- Это называется послушница, а не начинающая монахиня.

- Ты знаешь, что я имею в виду. Финальные обеты я произнесу через два года, - ответила Кайри. - Я хочу знать, от чего отказываюсь.

Элли закрыла глаза и покачала головой.

Где-то там, далеко-далеко, она услышала звук, который, как ей казалось, уже никогда не услышит.

- Ты это слышишь? - спросила Элли.

- Нет, а что там?

- Бог смеется надо мной.

Элли открыла глаза.

Затем встала.

Она подтолкнула стул под дверную ручку.

Кайри уже лежала на кровати с распущенными волосами. Она была воплощением красоты и невинности. И Элли хотела ее. Хотела ее так, как никогда в жизни не хотела женщину. Но она не была женщиной. Пока нет. Она была девушкой, целомудренной и чистой, и она никогда даже не целовалась. Жажда быть первой на губах Кайри была физически осязаема. Элли хотелось, чтобы ее руки первыми коснулись тела Кайри. Но еще больше ей хотелось снова почувствовать то, что она чувствовала в те ночи с Кингсли, в те ночи, когда он позволял ей причинять ему боль, доминировать над ним, использовать его. Ей нужно было снова почувствовать эту силу.

Она должна владеть этой девушкой, телом и душой. Через два года Кайри примет свои последние обеты. Через два года ее прекрасные длинные волосы будут острижены под корень. Через два года дверь в жизнь Кайри закроется, и ее больше никогда не откроют. Кайри больше не будет открыта.

У невинности были свои достоинства, а у невежества ни одного. Позволить этой прекрасной девушке уйти из мира, даже не попробовав удовольствия, которое он предлагал, было больше, чем преступлением. Это был грех. Позор. И Элли не допустит этого.

- Ты молишься? - спросила Элли, увидев, что Кайри склонила голову. Лунный свет создавал нимб над ее волосами.

- Да. Молитва святого Августина. - Кайри подняла глаза на Элли и встретилась с ней взглядом в темноте. - Господь, дай мне целомудрие и воздержание...

Элли закончила молитву за нее.

- Только не сейчас.

Глава 21

Гаити

- Кто испугался?

Кингсли закрыл глаза. Голос Джульетты разносился по воздуху, по волнам и по песку. Он разносился над берегом, как сигнал маяка кораблю, затерявшемуся в море.

- Никто. - Сунув кусок резной кости в карман, он обернулся и увидел, что она стоит в десяти футах позади него. На ней было желтое платье, яркое, как солнце. - Я разговаривал сам с собой.

- Что-то не похоже. Ты молился? - Она подошла к нему босиком по песку.

- Что-то в этом роде.

- Богу?

- Мужчине, - ответил он. - Мужчине, который иногда считает себя Богом. Но он не может быть Богом, не так ли? Не может, если он напуган.

- Не знаю, - ответила она, грациозно наклонив голову и пожав плечами. - Я думаю, что Бог боится.

- Правда? Это на Него не похоже. Всезнающий. Всемогущий. Чего Ему бояться?

- Нас, - ответила она. - Своих людей. Он любит нас, а мы... - Она перевела взгляд на воду. - Мелкие. Слабые.

- Хрупкие, - добавил Кингсли.

- Да, мы очень хрупкие. И Он нов для нас, как и мы новы для Него. Он не знает Своей силы. Он еще не понимает, насколько мы слабы. - Она замолчала и посмотрела на свои ноги в песке. - Я видела, как птица случайно разбила свои яйца. Матери не зло. Они не пытаются причинить вред своим детям. Но все же яичная скорлупа слишком хрупкая.

Кингсли почувствовал что-то в груди, что-то похожее на яичную скорлупу. Он чувствовал это в том месте, где должно было быть его сердце.

- Представь, - прошептала Джульетта. - Представь, как страшно сознавать, что ты можешь сокрушить свое собственное творение, просто полюбив его.

- Могу представить.

- Полагаю, это цена, которую мы платим, - сказала она, глядя на горизонт.

- Расплата за что?

- За то, что любим и любимы кем-то столь могущественным.

Кингсли кивнул. Бог был так велик, а они так малы - стоит ли удивляться, что так много Его детей было раздавлено? И все же жить в мире без Божьей силы - все равно что жить в мире без океанов.

- Как ты нашла меня здесь? - спросил Кингсли.

- Я хороша в поисках людей. Я нашла твою хижину, а когда тебя там не оказалось, пошла по твоим следам. Ты часто здесь гуляешь?

- Каждый вечер.

- Можно тебя кое о чем спросить? - Джульетта сделала небольшой шаг к нему.

- Спрашивай.

- Почему ты здесь? На Гаити, я имею в виду?

- Случилось кое-что ужасное, - ответил Кингсли, стараясь говорить, как можно более неопределенно. То, что произошло между ним и Элли, касалось только его и Элли. Не Сорена. Особенно Сорена. - Я справился не так хорошо, как должен был, и кто-то важный для меня пострадал в процессе. Если бы я остался, то сделал бы ей только хуже. А хуже уже некуда.

- Elle est partie, - сказала Джульетта. Кингсли ошеломленно посмотрел на нее.

- Откуда ты знаешь ее имя?

- Ее имя? Ты разговариваешь во сне. Я слышала, как ты сказал: «Она ушла».

На французском «она ушла» было «Elle est partie». Он говорил об Элли во сне. Она ушла. Элли ушла. Одно и то же.

- Ее зовут Элли, - сказал Кингсли. - Элеонор.

- Понятно. Ты был влюблен в нее, в Элли?

- Нет. У нас все было иначе. Любовь, но не влюбленность. Друзья, но не друзья. Я не могу объяснить.

- Любовь, но не влюбленность. Семья?

Кингсли улыбнулся.

- Мы были любовниками.

- Я знаю супружеские пары, которые не любят друг друга. Но они семья.

- Семья, - повторил Кингсли, думая о ней, о себе, о Сорене и о том, кем они были друг для друга. Будут ли они когда-нибудь снова так близки? - Возможно, она была членом семьи. В мире есть два человека, которые знают все мои секреты. И она была одной из них, - горло Кингсли болезненно сжалось. - Я подвел ее, когда она нуждалась во мне больше всего. Но она ушла, и я даже не могу сказать ей, как мне жаль.

- Могу я сказать тебе, как мне жаль? - спросила Джульетта.

- За что?

- Я не спала бы с тобой, если бы одна ночь была всем, что я могла тебе дать. Я не должна была втягивать тебя в ту неразбериху, в которую превратилась моя жизнь.

- Мы едва знаем друг друга. Ты не должна извиняться или объясняться.

- Должна. Провести ночь с тобой... было эгоистично с моей стороны.

- Ты ведь не слишком часто бываешь эгоисткой, не так ли?

Она подняла руки на этот вопрос. Или же сдавалась.

- Я не могу позволить себе роскошь быть эгоисткой.

- Почему нет? - спросил Кингсли.

- Потому что я принадлежу другому.

- Я знаю многих мужчин и женщин, которые кому-то принадлежат. Они вполне способны быть эгоистичными. Некоторые из них превратили эгоизм в настоящее искусство.

- Я принадлежу не так, как они.

- Как же тогда ты принадлежишь? Есть еще какой-то способ? - спросил он.

- Люди, которых ты знаешь, принадлежат по собственному выбору? Потому что они сами этого хотят?

- Да, именно так.

- А я, нет.

Кингсли наконец повернулся к ней.

- Что ты имеешь в виду? Рабство на Гаити было отменено двести лет назад.

- Не будь наивным, - ответила Джульетта с улыбкой. Кингсли был уверен, что это был первый раз, когда кто-то обвинил его в наивности. - Пока есть мужчины с деньгами и властью, а женщины без них, в этом мире будет рабство.

- Но сейчас ты здесь, со мной. На этом пляже. Ты можешь уйти от него. Я могу увезти тебя на Манхэттен сегодня же.

Она покачала головой.

- Нет, не можешь.

- Никто не вправе владеть другим человеком. Есть законы, запрещающие это.

- Дело не в законах.

- Как он может так владеть тобой?

- Он владеет мной, потому что я у него в долгу. Долг. Огромный долг, который я никогда не смогу вернуть.