Девственница (ЛП)

Всю ночь. Всегда. Ее не волновало как долго, пока он трахал ее, как будто это было единственное, что поддерживало их жизнь. Она не могла остановить свои бедра, двигающиеся навстречу его, она не могла перестать принимать его глубже и глубже. Когда ее оргазм обрушился на нее он был таким сильным, что она замерла, все тело сковало и она открыла глаза.

Черт.

***

Оргазм от сна был таким сильным, что она проснулась. Ее вагинальные мышцы так интенсивно сокращались вокруг пустоты, что на глаза навернулись слезы. Она опустила руку в белье и потерла пульсирующий клитор, пытаясь продлить оргазм.

Она рухнула на мокрые от пота простыни и сбросила одеяло с кровати. Тело все еще гудело и дрожало от силы оргазма. Безумие... она не испытывала оргазма во сне с подросткового возраста. Но с тех пор, как она пришла в монастырь своей матери, это происходило как минимум раз в неделю. Это был всего лишь сон, но сон настолько яркий, что ей казалось, будто она снова переживает каждый момент своего последнего дня рождения, когда Сорен удивил ее той невероятной ночью в «Роллс-Ройсе» Кингсли. Она все еще ощущала Сорена внутри себя. Она все еще чувствовала запах мыла Гриффина. Она все еще чувствовала вкус Кингсли во рту.

Элли села, нашла свою сумку и расстегнула ее. Со дна она достала ошейник. Она держала его в руках и рассматривала. Она надела его в ту ночь, когда потеряла девственность с Сореном. Она носила его каждую ночь, проведенную с ним, и ни разу с тех пор, как ушла от него. Это был символ его владения ею, и, несмотря на это, она хранила его. Если бы она могла избавиться от него, выбросить его, тогда она была бы свободной, совершенно свободной.

Но она не была свободной. Сны доказывали это. И она не могла избавиться от ошейника. Пока нет. Она положила его обратно в сумку и решила забыть о нем. По крайней мере, в этот раз она не поцеловала его, прежде чем убрать.

В пять часов утра зазвенел колокол. Она схватила с пола одеяла, застелила постель и натянула толстый белый махровый халат, который ей дали на второй день пребывания здесь. Даже среди одних женщин скромность должна была поддерживаться всегда. Никакой беготни в туалет ночью в одном нижнем белье и футболке. Она должна была быть прикрыта с головы до ног, каждый день, в любое время.

В ванной комнате в конце коридора Элли приняла быстрый душ, собрала волосы в тугой узел и надела черные колготки, длинную черную юбку и белую блузку, которые стали ее униформой здесь, в аббатстве. Никто бы не ошибся приняв ее за монахиню, но никто из ее старой жизни не узнал бы ее сейчас в такой консервативной одежде.

В одиночестве на кухне Элли съела свой обычный завтрак - кофе, яйца, фрукты и тост. Только по воскресеньям меню завтраков менялось на нечто более экзотическое, чем обычный завтрак. Пока сестры проводили часы перед обедней, Элли направилась в прачечную, где она провела следующие пять часов до обеда.

Поначалу ее жизнь в аббатстве была сложной. Она спорила с более вспыльчивыми монахинями, ее бесцеремонно выставили из кухни за то, что она испортила слишком много блюд из-за своих плохих кулинарных навыков, и ее выгнали из библиотеки за то, что она переставила все книги. Кто же, черт возьми, решил переставить книги по названию? Никто из тех, кто когда-либо работал в настоящей библиотеке или книжном магазине, не стал бы расставлять книги таким идиотским способом. Она уже много лет работала в книжном магазине и даже трахалась с библиотекарем. Она знала, как работают книги. Но у сестер было свое представление о порядке, и они не одобряли никаких попыток его улучшить.

Это оставило ее одну в прачечной на весь день. Она стирала простыни. Она сушила простыни. Она складывала простыни. На следующий день она делала это снова. Она стирала облачения. Она утюжила облачения. Она складывала облачения. На следующий день она делала это снова. Вряд ли рабский труд, но это, конечно, не волновало ее. Опять же, никто не приходил в монастырь ради душевных переживаний. Она пришла в монастырь ради противоположного и противоположное душевным переживаниями было именно тем, что она нашла здесь. Она была в безопасности. Она жила в тишине и покое. И она не видела Сорена и Кингсли уже несколько месяцев.

Элли снова наполнила кружку кофе, поставила посуду в раковину и вышла из кухни. Оказавшись в прачечной, она попыталась набраться сил, чтобы что-то сделать. Но все, чего она хотела, это вернуться в кровать и спать до второго пришествия. Безусловно, в ее теологии второе пришествие не имеет ничего общего с возвращением Иисуса и имеет все отношения к очередному оргазму.

Она села на выложенную плиткой тумбу и смотрела в окно, пока пила кофе. Из окна она видела дорогу, лужайку перед аббатством и кованую железную ограду, окружавшую монастырский участок - всего сто двадцать, плюс-минус несколько квадратных футов. Все это от стен аббатства до самого дальнего края поля было так или иначе огорожено забором. Боковые и задние сады были обнесены железной оградой. Поля сельскохозяйственных угодий и хорошо ухоженный лес были огорожены белым лесом. И все аббатство было огорожено по правилам. Правило номер один - никогда не покидай территорию без разрешения. У Элли не было разрешения уходить, поэтому она оставалась здесь.

Так как она не могла уйти и не хотела, она смотрела на дорогу и наблюдала, как время от времени мимо проезжали машины, направлявшиеся в город или из него. Теперь она увидела одну из них, синюю "Ауди", но вместо того, чтобы проехать мимо, как все остальные машины, которые она видела с тех пор, как приехала сюда, та свернула на длинную подъездную аллею аббатства. Она медленно ползла к монастырю, прежде чем осторожно остановиться.

Словно по сигналу, дюжина сестер в своих черно-белых одеяниях устремилась от парадных дверей к машине. Элли никогда не видела, чтобы сестры покидали аббатство. Безусловно, они покидали. Иногда у них были приемы у врачей или стоматологов, или мать-настоятельница посещала кого-то важного в городе, кто хотел купить их землю или продать им еще больше. Но Элли только слышала о том, что сестры уезжают, и никогда не видела, как это происходит.

Двери машины открылись, и со стороны водителя вышел мужчина, а со стороны пассажира - женщина. Они выглядели около сорока лет, женаты, не очень интересны. Но тут женщина открыла заднюю дверь "Ауди", и из нее вышла молодая женщина. У нее были рыжевато-каштановые волосы с бледно-золотыми бликами, которые напоминали Элли перья, словно кончики крыльев голубя. Ее волосы струились волнами вниз по спине. В ее волосах были цветы - белые цветы. И длинное платье, в котором она была, было простым и белым. Мужчина вытащил маленький чемодан из багажника. Женщина взяла девушку за руку, но только на мгновение.

Теперь сестры окружили троицу и быстро оторвали девушку от ее родителей. Да, конечно, они должны были быть ее родителями, и эта девушка присоединялась к ордену. И все же это казалось неправильным. Девушка едва выглядела на двадцать один год. И какая красотка... миниатюрная, она не могла весить больше ста фунтов.

- Не делай этого, дорогая, - прошептала Элли. - Садись обратно в машину и уезжай...

И будто услышав ее девушка посмотрела вверх на окно и прищурилась. Элли застыла. Неужели девушка ее видела? Вероятно. Да и какое это имеет значение? Девушка подняла руку и помахала ей. Элли не знала, что делать, поэтому помахала в ответ. Мать-настоятельница повернулась и посмотрела на окно, но Элли уже скрылась из виду. Она задыхалась от волнения, сама не зная почему. Только девушка, красивая молодая девушка, которая помахала ей. Нечего паниковать.

Тем не менее, Элли подошла к другому окну в комнате и выглянула наружу.

Сестры выстроились в две ровные линии, словно почетный караул, и девушка шла между ними к парадной двери монастыря. Элли знала, что будет дальше. В главной часовне будет церемония, и девушка будет переодета в свое облачение и покрыта. Она выберет себе новое имя - сестра Мэри или что-то в этом роде - и произнесет свои клятвы. А к обеду она станет сестрой святой Моники.