Война номер четыре

— Ты вот лучше скажи, хозяин твой, как бишь его…

— Господин Альберико, — напомнил Бруно, и в голосе его слышался упрёк: как же, мол, так — забыл имя самого баронского сына.

— Он какой из себя?

— Ну… как какой? Он господин, — парень пожал плечами: видно было, что оценивать баронского сына ему непривычно и даже как-то непристойно. Однако простодушное любопытство и умелые расспросы принесли свой результат: за холопскими восхвалениями Бруно возник образ капризного и высокомерного юнца, привыкшего вытирать ноги о тех, кого он считал низшими, начиная со слуг. И крестьян, и горожан младший Джустино, как видно, в грош не ставил и жаждал точно такого отношения к себе, о каком говорил Родольфо: чтобы перед ним склонялись как перед отцом родным, строгим, но справедливым. Сам барон, как можно было понять из рассказов вичинских крестьян, умел себя так вести, его сын — пока нет…

Наевшегося и клюющего носом грума увели под охраной в шорный сарай. Орсо приказал не помещать его к айсизцам; кошачья драка там ни к чему — вою будет много, шерсти мало. Пусть думает, если умеет. Баронский сынок — тот поинтереснее, но с ним следует беседовать подготовившись!

Ещё из знакомства с членами «преинтереснейшего общества» в столице он вынес своеобразный опыт: чем более родовиты были аристократические дети, тем вежливее они обращались с неблагородными сословиями. Орсо в этом смысле представлял нечастое исключение. Сын графа Федерико Масканьи и в своём доме, и в грязных кабаках, где собирались посиделки «брата Мауро», никогда не вёл себя барственно ни с кем. Те же, кто происходил из семей не особенно знатных, не могли упустить случая подчеркнуть своё положение по отношению к «простым». За одно это словечко — «простые» — отец Орсо, человек вообще спокойный, частенько лез в ссору с собратьями-аристократами, и Ада таких выражений не терпела. Орсо часто думал, чем вызвана такая манера: тем ли, что незнатные мелкопоместные и служилые аристократы чувствуют себя не в своей тарелке в высших кругах и боятся, что их не сочтут достойными этих кругов? Но настоящей древней знати в Андзоле было совсем немного, большинство аристократов как раз и были потомками военных и чиновников, получивших титулы (и земли, если повезло) из королевских рук. Откуда эта спесь? И как с ней бороться? А ведь ему, именно ему, Орсо, придётся это преодолеть: если он хочет поднять страну из грязи, в которую её втоптали, кстати, те же самые служилые аристократы, надо уметь говорить с ними на таком языке, от которого не получится отмахнуться!

Часть 30, где рождаются и работают символы

Второй спутник господина Альберико оказался баронским ловчим по имени Модесто. Надо же, как роскошно живут провинциальные бароны — ладно грум, но собственные ловчие! Небось, и охотничьи собаки где-то имеются, и соколятня… Да и замок в нынешние времена — имущество дорогое, сложное в содержании. Даже королевская семья вынуждена была ещё в прошлом столетии раздарить свои замки придворным побогаче, иначе выходило сплошное разорение казне…

Модесто было лет тридцать пять, но молодого командира Освободительной армии он никак не обидел и ни вслух, ни иным образом не выказал презрения к юному возрасту или к неопытности. Командир — значит, командует как надо, не его дело возражать. Вообще Орсо понравилось его сдержанное достоинство без пренебрежения другими людьми. Он знал себе цену, но и прочих не обесценивал. Баронского сынка ловчий явно не любил, причём не за какие-то личные недостатки, а за беспредельное высокомерие. В бароне это свойство натуры (видимо, наследственное) ещё как-то подкреплялось силой личности и умом, но сын в этом смысле пошёл не в папу. Скупые, но точные объяснения ловчего показали, что господин Альберико спесив, трусоват, но уверен, что весь мир должен склоняться перед ним просто потому, что он оказывает ему честь своим бытием. Рассказ Модесто подтверждал сведения Бруно, но Орсо больше заинтересовал сам ловчий. Низкопоклонства и раболепия в нём не было совершенно, да он и не считал себя слугой: в замке он не жил, снимал домик в соседней деревне и не стеснялся показывать барону, что настоящий знаток своего дела умеет себя ценить и не станет по-лакейски лизать чужую задницу. Работа у барона для Модесто была не не оказанной ему высокой милостью, а просто работой, достойной его искусства. Из-за этого между ним и бароном, как понял Орсо, постоянно тлел скрытый конфликт, но старший Джустино любил охоту, поэтому ловчего не выгонял.

Когда айсизцы вошли в Кобальскую область, барон был в отъезде в Кобалье. Он послал в замок письмо, где приказал всем домочадцам собираться и уезжать, и даже распорядился, куда именно — в Поллену. Но письмо до замка не добралось — айсизцы оказались быстрее, чем баронский курьер. Быть может, он попросту испугался ехать туда, где уже были враги, выбросил пакет в канаву и укрылся где и как умел. Так и вышло, что баронский сын и те слуги, что жили при доме, не выполнили его приказа. Поняв, что даже в Поллену уже не успеть, молодой господин Альберико приказал слугам запереть все подвалы и кладовые, а сам с грумом и ловчим тайком выехал из замка в горы.

— А слуги? — уточнил Орсо.

— Остались там, — махнул рукой Модесто. — Сейчас там, говорят, целый полк на постое — все запасы изведут, а со слуг господа потом шкуру спустят…

— А что же слуги-то не разбежались?

— Боятся, — пожал плечами ловчий. — Айсизцы придут и уйдут, а бароны останутся!

— Но вам-то Альберико приказать не мог, зачем вы поехали с ним?

— Пожалел дурака, — коротко объяснил Модесто. — Будет метаться без толку — пристрелят ни за грош…

Ловчему командир Освободительной армии сразу предложил вступить в её ряды, и он согласился без рисовки и сомнений. Стрелок он был лучше многих, прекрасно знал местность от замка до самого Карррело, умел чертить планы и кроки, уверенно ездил верхом. Орсо назначил его пока в конную разведку в батальон Нелло, а командиру разведывательного эскадрона поручил присмотреться к новому бойцу и, если он покажет себя хорошо, дать должность повыше.

Для следующего шага нужна помощь Минноны. Вот и настала пора для разговора — исключительно вовремя, после бессонной ночи, с перспективой сегодня же начинать атаку на город… Сам себе враг — затянул время, а когда припекло и нужна поддержка — сразу вспомнил, что Миннона ещё так и не узнала от него об истинном положении, в которое он вовлёк армию! Расплачивайся теперь головной болью, а поспать после такого напряжения не удастся — уже перейдён тот порог, когда усталое тело падает и засыпает на месте, теперь сам по себе не уснёшь — нервы растрёпаны, сбито всякое подобие ощущения времени, будешь шататься, как красноглазый бес из внешней тьмы, и выпрашивать у санитаров успокоительных капель, а то и вовсе глоток неразведённого рома…

Время у Минноны нашлось. Нашлось и терпение выслушать поневоле сбивчивый рассказ об истории «братьев», о записке кобальских зиналов, которые ещё зимой знали о невероятных железных машинах, о подозрения насчёт смерти старого короля, об охоте на «брата Родджио» и об измене среди офицеров Саттины… Орсо на ходу прикидывал, что стоит говорить Минноне, а что не стоит: не потому, что так уже сильно хотел что-то скрыть, но чтобы не усложнять для неё и без того перевернувшуюся вверх дном картину мира. Родольфо он рассказал всё, кроме своих личных дел; но Родольфо сам будет определять своё место в изменившемся мире, он мужчина, он обучен этому, что бы ни думала на сей счёт его семья. Миннона женщина, и сможет ли она сама найти свой путь, неясно, пока она не попробует. И это он, Орсо, выбивает у неё из-под ног привычную почву. Не только он, конечно, ведь не он расплодил изменников и позволил убить короля… но его вклад будет, если вдуматься, не меньшим. Просто то, что он делает, падает на другую чашу весов.

Рассказ занял четверть часа, и только раз на глазах Минноны блеснули слёзы. Но к концу изрядно путаной повести она была уже спокойна и собрана. Девменская гордость победила всё.