Война номер четыре

Он научился молчать о важном, о том, что на самом деле тревожит и выедает душу беспокойством. Пугать бойцов размышлениями о возможных поражениях не стоит — пока они полны решимости, у них есть хоть какой-то козырь против самоуверенных, но расслабленных айсизцев. С Родольфо можно говорить обо всём, но осторожно — он всё понимает, но легко падает духом. Правда, он же и пытается найти ответы на неожиданные вопросы или хотя бы ищет способы их объехать. Миннона не боится никого и ничего, её не пугают ни рассказы о трудностях, ни сами трудности. Но искать ответы — это не для неё. Она просто принимает как должное всё, что с ней происходит, и стойко переносит любые подарки судьбы. Если бы от этих двоих взять их сильные стороны, вышел бы замечательный помощник командира во всех его делах и замыслах, и… на него можно было бы перевесить весь груз, который Орсо хорошо ли, плохо ли, но пока что тянет на себе. Нет уж, дорогой, взялся — вези, руководи, направляй, наставляй, утирай сопли, если понадобится, всегда имей наготове ответ на любую неожиданность. Пока ты это делаешь — тебе верят и за тобой идут. А когда ты сам клубок противоречий и сомнений, когда страшно, и одиноко, и хочется к Аде на тёплую уютную кухню — мало ли чего хочется, держи себя в руках и не забудь сделать решительное лицо, когда идёшь на всякий случай проверять ночные караулы или изучать карту Кобальской провинции в штабной хибаре. Хоть бы Порох был рядом — всё-таки родная душа, сколько вместе пережили… А лучше бы Зандар… На этого свои заботы не перевесишь, но подставить плечо он умеет как никто. Любопытно узнать, если доведётся с ним встретиться, он тоже будет называть приятеля «господин»?.. Брр, только не это!

За эти дни Орсо близко познакомился с любимой головной болью командиров — он перестал спать, как положено. Постоянное ожидание неприятных известий, получив которые, нужно немедленно отдавать какие-то приказы и куда-нибудь лететь, отдыхать совсем не помогает. В обычной армии с этим всё же проще: у генералов есть старшие офицеры, у них — помощники и подчинённые, и на них можно свалить часть задач. На своих младших командиров Орсо пока не был готов перекладывать сколь-нибудь важные решения. Быть может, это его упущение, но лучше так, чем распутывать то, что подчинённые наворотили с перепугу или, наоборот, в горячечной решимости. Особенно если уже ничего не исправишь… Были уже случаи, когда очень самостоятельные и весьма самоуверенные бойцы и младшие офицеры, не рассчитав сил, ввязывались то в неравный бой, то в опасное преследование — плохо понимая, что одной храбростью жив не будешь, упорно лезли на рожон, за что и платили. Под Лонтаной уже образовалось солдатское кладбище, где из двух сотен свежих могил две трети приютили излишне храбрых.

Часы, когда никто ни с чем командира не тревожил, чаще выпадали сейчас почему-то днём, и Орсо взял привычку дремать днями, а ночью думать и планировать, иногда проводить совещания и, да, поверять посты. Ночью прохладно, часовые тоже люди, тоже устают от жары и так легко погружаются в дремоту в обнимку с ружьём… Не для всех ещё стала привычной мысль, что их могут убить в любой, совершенно любой момент. Не все пока понюхали пороху, не все побывали под обстрелом, живут в убеждении, что само как-нибудь пройдёт и минует… Ещё одна причина, почему Орсо боялся первого крупного боя. Все его бойцы — добровольцы; много кто после сражения за Поллену решит, что с него довольно острых ощущений, что он не хочет пулю в брюхо или осколок ядра в ногу, не хочет остаться без пальцев, неправильно повернувшись у пушки, или быть растоптанным лошадьми, упав по неопытности из седла. Саттинские гардемарины, солдаты гарнизона, пограничники — основа его армии, образец дисциплины (ну хотя бы какой-то), решительные и очень озлобленные на айсизцев за всё, что они сделали в родном городе. Остальные (особенно крестьяне) слишком несерьёзно относятся к делу… а то ли ещё будет!

Вот опять, ночь кончается, сейчас бы прилечь хоть на пару часов, так нет же, тащат кого-то, и непременно к командиру… Ах, нет, не к нему? Вот удача, пусть Родольфо разбирается, надо ловить момент и спать, пока дают…

Надежды были слишком прекрасны, чтобы сбыться, — добычу разведывательного отряда доставили всё же к Орсо. Трое молодых мужчин, растрёпанные, один в ярости, два других испуганы и не знают, как себя вести. Орсо отозвал командира разъезда:

— Кто такие?

— Тот, что громче всех кричит, назвался сыном барона Джустино, а другие — вроде как его слуги.

— Ясно, благодарю за службу! Часовым — развести этих по разным… придётся по разным домам, комнат у нас мало… Оружие отобрать…

— Уже отобрали! Охотничьи ружья и ножи.

— Молодцы! Свободны, идите спать.

Кавалеристы, счастливые, понеслись к речке умыться после рейда и действительно спать. Орсо с завистью поглядел им вслед и отправился сперва к тому из пленных, кто был на вид моложе всех.

Бруно служил грумом в замке барона, сейчас не понимал, где находится и за что его схватили. Почему-то он был убеждён, что его считают браконьером, призывал Творца в свидетели, что он был вместе с господином и сам даже не стрелял. Орать на него, чтобы привести в чувство, было бесполезно — бедняга втягивал голову в узкие плечи, но продолжал бормотать своё, как заклинание. Орсо выбрал другой путь; знаком приказал часовому выйти и сторожить снаружи, попросил воды, хлеба и сыра для пленного, когда все посторонние вышли, подвинул ему блюдо и кувшин:

— Поешь, у тебя руки дрожат. Это вода, не спиртное.

Бруно глянул испуганно, потянулся к еде, потом отдёрнул руку, спрятал под стол. Потом всё же решился — осторожно придвинул к себе блюдо, надломил лепёшку:

— Это всё… мне?

— Мало? — Орсо умело сыграл озабоченность. — Потом ещё найдём, если не хватит, ты ешь пока. Сегодня ещё не готовили, побудки не было.

— Побудки? — Бруно недоверчиво глядел на него, держал в одной руке кружку, в другой — кусок хлеба. — А… тут, что тюрьма?

Орсо рассмеялся — притворяться на этот раз не пришлось:

— Ну ты шутник! Какая же тюрьма? Военный лагерь — не видел, что ли, часовых?

— А… — в голове у Бруно, видно, опять всё повернулось, — а почему говорите по-нашему?

— А по-каковски нам ещё говорить? Мы же не айсизцы.

— А… а кто? — грум окончательно потерялся и хлопал глазами, как бычок.

— Мы андзольские добровольцы, — сказал Орсо. И ведь почти не соврал, совесть чиста… — Ополчение.

— О… а… а где айсизцы?

— А везде, где не мы. Война-то не кончилась ещё, вы что там, в лесу, совсем одичали?

Бруно потёр лоб той рукой, что с хлебом, нахмурился:

— Так вы наши, что ли?

— Ваши, ваши, — усмехнулся Орсо. — Ешь, пока дают. В армии клювом не щёлкают!

Грум вцепился крепкими жёлтыми зубами в лепёшку, другой рукой по-крестьянки ломал и крошил мягкий сыр, слеплял мелкие кусочки вместе и закидывал в рот. Такой способ поедания сыра привёл Орсо в недоумение, но справлялся пленный неплохо, ни к чему портить то, что работает…

Когда Бруно перекусил и возникла пауза, Орсо решительно отодвинул от него кувшин:

— Теперь слушай внимательно. Айсизцы тут всюду, ты сам видишь, замок ваш заняли, Кобалью штурмуют. Это ты знаешь?

— Знаю, как не знать, — кивнул Бруно. — Г-гады!

— Не кипятись, успеешь ещё. Мы добровольная армия, собираемся освободить Кобальскую область, а потом и всю Андзолу.

— А потом взять Тагирес? — глаза у грума загорелись — довольно неожиданно: ишь воинственный рыцарь!

— Да на кой нам бес Тагирес? — искренне удивился Орсо, тут и играть не понадобилось.

— А как же война до победы? Так же положено: победить, захватить столицу врага…

— До какой ещё победы, чудак? Нам-то что с этой победы? Мы дерёмся не до победы, а до свободы, понял? — И здесь врать не пришлось — всё так и есть, но какой будет эта свобода, небогатый стратегическим умом Бруно сейчас не поймёт, да и не надо ему. Пока, по крайней мере.

— Понял… — протянул Бруно таким голосом, что было ясно: ни беса он не понял.