Война номер четыре

Далее внезапно в традиции романа наступил перелом. Вдруг выяснилось, что душа-то у человека есть, и она желает праздника, игры и нежности, а не только кровавых битв. И величественную барку романа накренило на другой борт. Страницы книг для юных дев заполнили весёлые, легкомысленные, но совершенно безобидные юноши и чувствительные девы, которые, к ужасу старых боевых орлов, умели не только сладко смеяться, но и умильно плакать, изливая в слезах всю свою утончённую душу. Впрочем, душевно эти юные девы были довольно просты: их настроение колебалось, как маятник, между двумя положениями — радость и горе. То и другое должно быть страстно и всеохватно, а переход от одного состояние в другое внезапен, как летняя гроза. Ни о каких политических убеждениях здесь не шло и речи: политика, да и вообще внешние события в этот мир ярких чувствований не допускались. Изредка только далёкие отзвуки реального мира тревожили страстную идиллию, например, когда юный возлюбленный был вынужден отправиться на войну или по каким-то другим делам и оставить ненаглядную — а приведётся ли свидеться вновь… На этом месте маятник качается в сторону горя, барометр падает, показываю душевную бурю, слёзы обязаны хлынуть потоком. У юноши тоже.

Такие романы, в отличие от более ранних, могли иметь два исхода. В старой традиции орлы не гибли на своих боевых миссиях и всегда возвращались в гнездо с победой. В новом романе всё могло кончиться свадьбой (а всё дальнейшее читателю предлагалось додумать самому), а могло гибелью одного, а затем и второго из влюблённой пары. На смену орлам пришли голубки, умеющие или ворковать, или умирать под ударами судьбы. О голубином потомстве не говорилось ни слова — это всё после свадьбы, это нас ни в малейшей мере не волнует…

Здесь любовь присутствовала на каждой странице, но Орсо приводило в растерянность полное, упорное отрицание всего, что выходило за пределы крохотного мирка воркующей парочки. А где же настоящая жизнь? А её не нужно — нужно только ворковать и трогательно перебирать пёрышки на шейке возлюбленного. Впрочем, эпоха этих романов тоже подходила к концу, а ничего нового пока не родилось… Молодому человеку по-прежнему негде прочесть о реальных, не превыспренних чувствах. И главное — о том, как же вести себя с девами.

Орсо не был знатоком женской души и не обманывался на сей счёт. С молодыми девушками он из-за характера своей прежней жизни общался редко, поэтому даже встреча с девицами Тоцци его весьма смутила. Впрочем, лёгкий нрав Джулии и простодушие Серены восполнили его вопиющее неумение поддерживать светскую беседу… Но с незнакомой девушкой, которая его не ждёт и не имеет оснований ему верить, сладить будет непросто! Пусть считает его суровым преследователем зла, даже слегка маниакальным — это лучше всего, наверное. Тут вряд ли появится желание пробовать свои женские чары на борце за всё хорошее против всего плохого…

Когда Орсо оказался у дома Треппи, там, видимо, уже почти все спали. Из окон светились только одно на первом этаже и три — на втором. В нижнем окне колыхался на фоне белой занавески силуэт в чепце и с полотенцем в руках — прислуга на кухне, как видно, домывала посуду после ужина. Орсо вздохнул, намечая путь наверх по заросшей плетями винограда стене: придётся начать с угла, там меньше всего вероятия попасться кому-то то глаза. Он ещё раз оглядел улицу — вроде никого, — и, прячась под ветвями платана, пробрался к дому. Подёргал плотно свитые виноградные плети — вроде крепкие, если что, сойдут за страховку… Подтянувшись на руках, он сел на карниз, идущий вдоль окон первого этажа, там встал на ноги и опасливо ухватился за виноград, нащупывая ногой выступающие из стены кирпичи. Эх, не мастер он ползать по стенам! Вот по деревьям — другое дело…

Добраться до верхнего карниза оказалось несложно, а подвывание морского ветра скрывало шум движения нахального ночного гостя. Орсо убедился, что снизу его по-прежнему никто не видит, и уселся на карнизе, как голубь. Вот и первое горящее окно: шторы плотные, ни единой щёлочки не видно, но… слышно! Почти прижавшись ухом к стеклу, Орсо различил внутри голоса. Похоже, это спальня хозяев, и они спорят на сон грядущий в типичном стиле оперных дуэтов:

— Я не могу не переживать! — скрипнул голос госпожи Треппи.

— Такова традиция, — весомо бухтел на контрапункте полковник.

— Не следует ставить традиции превыше блага ребёнка! — партия госпожи шла крещендо, набирая несколько истерические обороты.

— Он не ребёнок, дорогая, — супруг был непоколебим. — Он будущий офицер, и он отправится служить…

— Ты понимаешь, — дрожало контральто полковничихи, — что на носу война?! Что, если его убьют?

— Я не желаю это слушать! — громыхнул наконец хозяин, добравшись до кульминации. — Я не желаю это обсуждать! Я сказал — и точка! Точка! — Кода становилась несколько однообразной, к тому же акт оперы явно близился к концу, и Орсо торопливо перебрался к следующему светлому окну.

Там было тихо, но шторы чуть расходились внизу, у самого подоконника. Чтобы заглянуть в этот открывшийся уголок, Орсо пришлось едва ли не лечь на карниз. Небольшая часть комнаты — кусок стены и кровать — подсказали ему, что это обиталище Родольфо: на кровати валялись мятый берет и янтарная запонка, а стену занимала морская карта. Но хозяина внутри, кажется, не было. Вот ещё напасть! Как бы не встретиться с ним в неудачный момент…

До следующего окна надо было пробираться без помощи винограда — в этом простенке он почему-то не рос. Орсо встал в полный рост и, балансируя на узком картине и придерживаясь за стену, сделал несколько шагов. Кажется, получается… вперёд!

Одиннадцать шагов вдоль стены заставили его поволноваться — в двух местах кирпичи карниза выпали, и Орсо едва не ухнул вниз, не разобрав, куда ставит ногу. На помощь пришла водосточная труба: схватившись за неё, ночной разведчик удержал равновесие и перешагнул опасную пропасть шириной в пол-локтя. До нужного окна было буквально рукой подать; Орсо остановился, выровнял дыхание, чтобы не пыхтеть в окно, и, осторожно ощупывая ногой дорогу, сделал ещё три шага. Здесь он был в весьма рискованном положении: из окна падал свет, и снаружи его могли увидеть, особенно если бы он встал во весь рост на фоне занавески. Пришлось скрючиться под подоконником и пытаться расслышать, что происходит внутри.

Внутри тоже ругались! На этот раз, судя по голосам, это был дуэт Родольфо и его сестры. Ну и ночка выдалась у семейства Треппи!

— …в неприятности! — докончил, видимо, весьма пылкую фразу брат.

— Тебе не стоит беспокоиться об этом, — холодно ответил девичий голос. — Ты всё равно ничего в этом не смыслишь.

— Почему это я не смыслю?! Я вырву этому негодяю сердце и…

— Так иди и вырви, — женский голос звучал всё более ядовито. — Бросаться словами — невеликий труд. Впрочем, ты ещё мальчишка, тебе не понять…

— Я убью его! — в ярости зарычал Родольфо.

— Куда тебе!.. Это сила, которой ты и близко не видел! Иди спать, мне наскучил этот разговор, — тон сестры был так холоден, что Орсо обиделся за молодого Треппи, хотя его яростным угрозам тоже не очень-то верил.

Раздался какой-то шум, словно упала тяжёлая ткань, а вслед за этим хлопнула дверь.

Орсо перевёл дух: теперь шансов встретить Родольфо намного меньше. Но пора побеспокоить Сильвию, пока она не легла спать!

Он осторожно постучал в оконный переплёт; внутри звук должен быть вполне отчётливым.

На фоне шторы сразу же обрисовалась тень: девушка подошла к окну. Штора качнулась, приоткрывая нижнюю часть окна, чуть слышно лязгнула щеколда, рама поехала вверх.

— Кто здесь? — Сильвия смотрела в темноту с тревогой, но без всякого страха. Не нужно было ни много времени, ни много света, чтобы рассмотреть её: по хитроумной задумке природы девушка была молодой изящной копией матери. Такой госпожа Треппи могла быть лет в пятнадцать: правильный овал лица, крупные светлые кудри надо лбом, довольно длинный, но тонкий нос, широкие светлые брови, бледные губы — лицо не слишком выразительное, но чистое. Орсо чуть выдвинулся из тени: