Война номер четыре

— Сами закономерности исторического движения берутся из логики жизни общества, а она, как ты помнишь, зависит от экономики. — Портьера кончилась, и Ада взялась распутывать бисерные низки на своей сумочке. — Люди прежде всего — а кое-кто и исключительно — стремятся преследовать свои интересы. Часть этих интересов всегда у всех общая, часть — личная, а часть совпадает лишь у небольшого числа людей. Но в итоге в жизнь воплощаются только те стремления, которые поддержит большинство. Ни одна реформа, ни одно преобразование, придуманное политиками, не станет реальностью, если оно не отвечает интересам наиболее влиятельной — а это обычно значит самой большой — прослойки общества.

Орсо склонил голову в задумчивости:

— И если большинство желает перемен, то…

— Перемены случатся. Если же большинство пытается оставить всё как есть, то… — Ада сделала паузу, вопросительно и лукаво посмотрела на воспитанника.

— То всё останется по-старому, — предположил Орсо.

— Увы! — вздохнула женщина. — Так не бывает. Это лишь означает, что перемены будут не такими, как ожидалось. Иначе говоря, или общество ставит перемены под контроль, или они совершаются стихийно. А это обычно ведёт к ухудшению жизни.

— И какой выход? — спросил потрясённый этим выводом Орсо.

— Смотря какие у тебя планы, — Ада оставила в покое сумочку, дёрнула себя за кончик тщательно уложенной косы и ахнула — шпильки дождём посыпались на ковёр. Орсо бросился их собирать. Ему пришлось буквально обшарить пол, и, подобрав последнюю шпильку у самых ног опекунши, он глянул на неё снизу вверх:

— Как можно остановить войну, если она начнётся?

— Когда, — вздохнула Ада, подставляя шкатулку, куда Орсо ссыпал свою добычу. — Боюсь, теперь уже «когда». Ты прав — это непросто… но возможно.

Молодой человек молча ждал продолжения; Ада за руку подняла его с ковра, заглянула в глаза:

— Только если те, кому дали в руки оружие, повернут его против той силы, что посылает их воевать. Властители всех сортов почему-то всегда уверены, что вооружённый народ — эдакая слепая масса, покорно бредущая куда скажут. Иногда это и в самом деле так. Иногда люди обращают оружие друг против друга, и народ исчезает в междоусобьях. Но если интересы народа в том, чтобы вернуть мир и впоследствии защищать его — это может стать реальностью. Так бывало, я знаю это. Я это видела.

Во взгляде и голосе Ады было сейчас что-то такое, что вопреки очевидному вселило в Орсо твёрдую и суровую веру: если где-то когда-то такое произошло — это возможно и здесь, у него дома. Снова, как бывало уже дважды, перед его глазами понеслись видения нездешних событий. Люди в военной форме бегут навстречу другим, в другой форме, но не стреляют друг в друга, не колют штыками, а хлопают по плечам, обнимаются, пьют из одной фляжки, пуская её по кругу… Группа мужчин в одеждах, украшенных повсюду золотыми шнурами, все с саблями на боку, а на них напирает толпа: женщины, молодые и постарше, дети, мужчины-калеки, безрукие, безногие, ковыляющие на костылях и деревянных ногах… И перед этой молчаливой толпой парадные красавцы в золоте тушуются, отступают, а потом и вовсе бегут, будто с поля боя… Плац крепости, окружённый могучими стенами, сгорбленные спины тяжёлых орудий, уставившихся дулами в землю, и кучка офицеров — форма незнакомая, но повадки ни с чем не перепутаешь — в кольце людей с диковинным стрелковым оружием. Они без формы, одеты как попало, но на всех одинаковые смешные головные уборы — и когда последнего офицера уводят куда-то под конвоем, эти забавные шапки летят в воздух под победные вопли и радостную пальбу в небеса. Среди новых хозяев крепости видны и мужчины, и женщины, и даже совсем юные мальчишки, моложе самого Орсо, но оружие — у каждого.

Что это за внезапная память, чьими глазами ему иногда удаётся увидеть неведомые события — этого Орсо не мог ни понять, ни спросить — объяснить, что именно ему видится, он бы не взялся. В одном он был уверен: это было — неизвестно где, неизвестно когда, но было. Сам он в буквальном смысле не мог бы такого вообразить.

Из созерцания видений Орсо вывела Ада — взяла за плечи, слегка встряхнула, с тревогой всмотрелась ему в лицо:

— Что ты, малыш? Устал? А я-то, дура старая, болтаю и болтаю без умолку…

— Нет-нет, я… просто задумался, — смутился Орсо. Врать опекунше не хотелось, а вдаваться в объяснения — как-то нелепо…

— Но я ответила на твой вопрос? — уточнила Ада. — Ты узнал, что хотел… я надеюсь?

— Да, да… спасибо, я… понял.

— Н-ну хорошо… Будем считать, что очередная лекция попала на благодатную почву, — Ада вернулась к обычному своему полушутливому тону. — Посвятишь меня в свои планы?

Орсо вздохнул:

— Да я пока и планов-то не имею… Задачи примерно ясны: здесь, в приграничном городе, должны быть участники заговора, который нацелен на расжигание войны… верно?

— Видимо, так, — согласилась Ада и снова уселась в кресло.

— Поскольку они вряд ли здесь особенно таятся, — рассуждая, Орсо почувствовал себя увереннее, — их можно выявить и…

— Вот главное тут «и»! — заметила опекунша. — Что дальше? Пожаловаться Его свеженькому Величеству? Сдать в полицию? Я пока не придумала, что с ними делать, когда мы их найдём!

— Давайте сперва найдём, — предложил Орсо. — Посмотрим ещё, кто они такие.

— Согласна. Но тут мне даже неуда обратиться: в Саттине у меня связей нет, увы.

— Я попробую найти свои связи, — задумчиво произнёс Орсо, — а если их нет, заведу новые.

— Ну вот, а говорил «нет плана». Отличный же план! И где ты будешь искать связи?

— Попытаюсь найти знакомых отца, шансы есть.

— Тогда действуй сам — я тебе здесь скорее помеха, — подвела итог Ада.

— Хорошо… прямо сейчас и начну, — внезапно решившись, Орпсо проверил карманы плаща — есть ли мелкие деньги, — оделся, взял шляпу, задумчиво поглядел на пистолет и решил, что сегодня обойдётся, пожалуй, без него.

— Куда ты? — удивилась Ада, перестав терзать портьеру.

— В оперу. Должны же там сегодня что-то давать, сезон ещё в разгаре!

Мысль эта пришла Орсо неожиданно: в самом деле, он не помнил, были ли у отца корреспонденты из Саттины, а в их списке, составленном в день похорон и знакомства с Адой, никто из местных не значился. Но время сейчас ещё зимнее, хотя с неба льёт, как летом, а значит, всё дворянское общество ещё в городе. С наступлением календарной весны театральный сезон закрывается, и все, у кого есть загородные дома, устремляются туда — переживать жаркое и пыльное саттинское лето вдали от города, где есть хоть какое-то укрытие от палящего северного солнца. Летом города среднего пояса, вроде Саттины и Кобальи, словно вымирают — пыльные смерчи носятся по пустым улицам, и жизнь возвращается на них только с закатом. Так рассказывал на уроках географии господин Манеро — выходец из Айсизи. Что-то с ним теперь?..

Орсо без труда раздобыл себе место на балкон на сегодняшний вечер — постановка «Верности и смерти» шла уже с осени, забитого зала ожидать не стоило, хотя благородная публика всё равно могла приехать. Заняться в городе всё равно больше нечем: Его Величество Джакомо запретил балы и приёмы на три месяца в знак траура по отцу. Опера была разрешена — этим и пользовались.

Театр уже наполнялся незнатными зрителями: галёрка гудела и шумела — там было излюбленное место встречи студентов, ходивших в оперу поглазеть в бинокли на молоденьких певиц. Разночинцы с семействами гнездились на ярусах, их жёны, одетые только в тёмное по случаю траура, строжились на детей, а дети в накрахмаленных рубашках и платьицах заранее скучали — высидеть длинное представление тихо и не шевелясь было для них непростой задачей. Зная обыкновение светской публики непременно приезжать к самому началу представления, а то и опаздывать, Орсо пришёл чуть заранее, занял своё место и, подозвав театрального служителя, дал ему два ана:

— Расскажи мне, любезный, кто из господ будет входить в зал. Я здесь недавно, никого ещё не знаю…