Война номер четыре

— Итак, молодые люди, — сказала Ада, отпив пару глотков, — с такого питья вы скоро уснёте, как младенцы, поэтому говорить я буду коротко. Мы едем на айсизскую границу по целым трём причинам. Во-первых, там начались провокации, причём начались, видно, давно, а убийство бедняги Писци — это уже последняя капля. Во-вторых, оттуда — вернее, из Айсизи — я получила сообщение точно того же свойства, что и привезённое Зандаром в начале зимы. А в-третьих, там уже некоторое время подвизается некий брат Родджио — возможно, в буквальном смысле духовный брат нашего здешнего Мауро. Говорят, там он пользуется известностью в кругах молодёжи, особенно юных незамужних дворянок… Стало понятнее?

— Но что мы там будем делать? — уточнил Орсо.

— Ловить провокаторов, искать боевые машины и вешать брата Родджио на фонаре, что же ещё? — пожала плечами Ада, и юноша не смог понять, насколько она серьёзна.

*

Фургон с породистыми лошадьми ехал, не останавливаясь, с утра дотемна, только на ночь угрюмый возница и молодой конюх — по виду сущая деревенщина — находили какой-нибудь замусоленный трактир, где, отчаянно торгуясь за каждый грош, обеспечивались едой для себя, фуражом поплоше — для упряжных коней и лучшим овсом — для перевозимых в фургоне дорогих лошадок. Видать, лошадки были и вправду драгоценными — промять их конюх выводил только в плотных попонах, спускавшихся до самой земли, и по очереди с возницей стерёг их ночами. Не один трактир, увидев эту компанию, от души потешался над причудами богачей, которые через полстраны посылают друг другу этакие подарочки, да ещё в нынешние неспокойные времена, когда того и гляди война начнётся. На постоялых дворах конюх разыскивал брошенные другими гостями газеты (на покупку новых не тратились, жмоты!) и вслух читал неграмотному вознице новости. Тот мрачно кивал и дымил своей вонючей трубкой, не говоря ни слова.

А новости были одна другой гнуснее. После провокаций на границе с Айсизи андзольские местные власти получили приказ утроить бдительность и по возможности не пропускать через границу никого и ничего, ни туда, ни обратно. От этих мер уже пострадали крупные торговые компании, частные путешественники засыпали присутствия в пограничных городках ворохами возмущённых жалоб, были случаи драк между проезжими и солдатами пограничной стражи.

Девмен, противу ожидания, не спешил стать на сторону Андзолы в разгорающемся конфликте. Король Матей Балатара отменил визит своих внуков на андзольские лечебные воды, и газеты скупо упоминали, что девменский посол с часу на час ждёт от родной страны приказа потребовать паспорта. На базарах северо-восточных приморских городов внезапно исчезли все до единого айские торгаши — ни одного киоска, ни одной палатки, украшенной конским хвостом на столбе, больше не стояло на рыночных площадях, где айцев привыкли видеть уже многие годы. Специи, солёная баранина, вязаные ковры, говорящие скворцы, бронзовые блюда с эмалевыми узорами, заводные детские игрушки, яркие платки и шали, народные лекарства от болей в спине и от бессонницы — всё исчезло, как ветром унесло. Множество иностранных кораблей было задержано в портах — матросы, у которых кончалось жалование, шумели, грозя бунтом, интенданты растягивали последние запасы продовольствия на неопределённое время, а у капитанов нечем было заплатить, отчего и сами они готовы были бунтовать.

Но самую большую тревогу вызвало напечатанное в столичной газете обращение военного министра графа Пиппо к «гражданам великой и славной страны». В обращении этом, за океанами высокопарной болтовни, граждане великой и славной ясно уловили одно: страна собирается воевать. А это значит — мобилизации, новые налоги, высылка иностранцев, аресты за «непатриотические речи»… Пустые дворы в деревнях, семилетние дети, бредущие по утрам на фабрики, толпы инвалидов-попрошаек на рынках и в портах, заоблачные цены на обыкновеннейшие продукты, очереди за хлебом. В Андзоле выросло два поколения людей, не знавших войны.

Многие в открытую ругательски ругали нового короля — что ему ударило в голову, что он решил одним махом порушить мир, который так долго удерживал его отец! Женщины, случалось, плакали по прежнем короле — упокой Творец его сердце в радости, чтобы он не видел, что делается на земле…

На пятый день пути Орсо и Зандар повстречали на постоялом дворе арестантскую карету. Охраняли её пятеро солдат, закоченевших и промокших; пока охрана грелась, заключённых — мужчину и женщину — тоже вытащили из кареты и втолкнули в самый тёмный угол обеденного зала. Там они и жались друг к другу, пытаясь согреться. Одеты они были совсем не по-дорожному: женщина — в короткой шубке, в нарядном когда-то платье, теперь сильно затасканном, в тонкой шёлковой шали, кое-как намотанной вокруг головы, а мужчина — не то в мундире, не то в ливрее и в сапогах для верховой езды. Прикрыв женщину от сквозняка из дверей, он обернул её скованные кандалами руки полами форменной куртки, пытаясь отогреть; женщина сидела безучастно, прикрыв глаза, может быть, дремала. Мрачный солдат, не выпускающий из рук ружья, торчал рядом, ожидая своей очереди сдать пост и пообедать. Кормить арестантов, судя по всему, никто не собирался.

Пока солдаты размещались, Орсо следил за ними сперва с тревогой, потому с некоторой задумчивостью, а потом кивнул на них Зандару и вопросительно поднял брови. Зинал пожал плечами, надвинул поглубже шляпу и прикинулся дремлющим.

Орсо махнул рукой официантке и подсел на длинную скамейку, где разместились четыре солдата:

— Парни, по стакану для сугреву?

— Да ты что, — возмутился усатый сержант, — мы ж на службе! Никаких тебе стаканов… — он добавил пару пояснительных слов и печально уставился в кружку с компотом.

— Ну а пива-то горячего можно? С перцем? Закоченели же совсем! — Официантка подбежала к столу, Орсо отправил её за шестью кружками горячего пива, и сержант одобрительно кивнул вслед:

— Пива можно… А чего это ты добрый такой?

— Маманя наказала: как, говорит, служивых встретишь, поднеси по кружечке да спроси, может, кто чего слышал про нашего старшего.

— А где он?

— В Кобалье служил, — вдохновенно сочинял Орсо, — да может, с той поры уже куда-то перевели. Писать-то домой по нынешним временам не позволено. (Это он, для разнообразия, знал точно: о запрете солдатам и прочим нижним чинам писать письма болтали два полицейских в предыдущем городке, где ночевали Орсо и Зандар.)

— Как фамилия? — спросил маленький солдат с быстрыми глазами.

— Канни. Джованни Канни — на меня малость похож, только повыше и потемнее.

— Солдат или унтер? — допытывался тот же мелкий солдат.

— Если и сделался унтером, так мы про это ничего не знаем. Да он всего год как служит…

— Ну, тогда не слыхал, — развёл руками солдат. — Был в кобальском портовом гарнизоне сержант Канни, да он старый уже…

— Ну, значит, не свезло, — вздохнул Орсо. — Давайте тогда за здоровье, чтобы нам не болеть!

Сдвинули кружки, выпили, сержант стряхнул с усов лёгкую пену, утёрлся широкой ладонью:

— А сам-то кто такой, малец? Чего дома не сидится?

— Какое там дома, — отмахнулся Орсо, — господская воля, сам знаешь… Я в конюхах у графов Масканьи — слыхал про таких?

— Не-а, — покачал головой сержант.

— Ну даёшь! У них же целый конный завод в Паллати!

— Да нам-то что до тех коней, мы пехота. С графьями, сталбыть, путешествуешь?

— Нет, коней везу. Вон возчик сидит, так мы вдвоём с ним…

— Кони-то хорошие? — полюбопытствовал ещё один солдат, самый старший, тощий и, видно, больше всех замёрзший.

— Кони что надо, — кивнул Орсо, — да только по такой погодке животин везти хуже не выдумаешь. То мёрзнут, то потеют, то их укрой, то проветри, а не уберёг — пиши пропало…

— Это уж так, — посочувствовали солдаты. Им принесли ещё по кружке, и потекла обычная болтовня обо всём. Орсо, как младший, больше в неё не встревал, только раз за разом поднимал кружку, выпивая то за удачу, то за погибель какого-то капитана Бачете, который, видно, попортил солдатам немало крови.