Война номер четыре

Матео ждал его у крыльца какого-то несимпатичного на вид трактира. Вывеска «Кобыла и ворона» со скрипом качалась над головой, двор был не чищен от снега, от крыльца в сторону служб тянулись кое-как протоптанные извилистые тропки. У коновязи снег был истоптан и грязен, на провисших верёвках на заднем дворе болтались какие-то тряпки… Одним словом, место на взгляд Орсо мало походило для встречи «преинтереснейшего общества».

Приятель порядком замёрз, ожидая Орсо; когда юноша пожал ему руку, то ощутил какие у Матео закоченевшие пальцы.

— Идём скорее, там тепло, — трясущими губами сказал Матео и повёл его внутрь. Тяжёлая дверь застонала, пропуская молодых людей в дымный сумрак и выпуская наружу плотный горячий запах угля, масла и старого дерева.

Внутри собралась немалая компания. Человек десять совсем молодых людей сидели за двумя сдвинутыми столами, где красовались пять бутылок вина, блюда с нарезанным шпиком, сыром, колбасками и ломтями хлеба, отрезанного щедро, толсто, и очень пышного — не чета худосочным хлебцам, которые принято было подавать к вину в приличных домах. Все, рассевшись за столами, слушали человека значительно более зрелых лет — никак не меньше двадцати пяти. Он сидел во главе стола, держа в левой руке бокал вина, а в правой — ломоть буженины, и почти кричал:

— Что есть человек? Слабая плоть, ведомая огненным духом! Духу претит покой, дух жаждет действия, борьбы, гнева, горения!

Оратор взмахнул рукой с бокалом, алые капли брызнули на стол, и в ответ взметнулись вверх десяток рук и кружек.

— Нельзя запирать наш огненный дух в повседневности! Нельзя годами, десятилетиями тихо тлеть под грузом рутины! Рано или поздно дух возьмёт своё! Пожар, пожар охватит всю нашу прежнюю жизнь, и она сгорит дотла, оставив лишь кучку золы. Так кто же, — вскричал он вдруг, — кто лучший хозяин своего внутреннего огня? Те ли, кто стыдливо запирает его сотнями запретов и суеверий, не даёт себе вольно гореть и гибнет, бесполезный и безвестный? Или мы, стремящиеся к борьбе, к действию, к решению своей судьбы своею волей, мы, сознательные деятели, бойцы, смельчаки?

— Мы! — в десять глоток отозвалось собрание. Оратор залпом допил вино и повернулся к вошедшим:

— Брат Лукано, как случилось, что ты и твой достойный друг ещё не за столом и не пьёте вместе с нами?

Собравшиеся подвинулись, освобождая место, откуда-то появился ещё один стул, Орсо и Матео усадили, протянули им по кружке, и рослый круглолицый юноша, сидевший справа от Орсо, как старый знакомый, спросил его:

— Красное или белое?

— К такой закуске лучше красное, — ответил Орсо, оглядев стол, и подвинул кружку.

Сосед взглянул на него с уважением:

— А я как-то не подумал об этом…

Вино полилось в кружку — свободных бокалов на столе уже не было.

— Сейчас, — снова раздался голос вожака, — мы должны объяснить нашему гостю устав, по которому мы живём. Каждый, кто приходит к нам и делит с нами хлеб, вкладывает небольшой взнос в общую кассу — вот она, — Вожак указал на деревянную миску, на дне которой в самом деле блестели монеты. — каждый из нас сегодня вложил сюад по одному ану.

Орсо и Матео, не дожидаясь приглашения, опустили в миску по монете. Собрание одобрительно зашумело, кто-то дружески, не стесняясь силушки, шарахнул Орсо по плечу. Вожак продолжал:

— Второй пункт нашего устава гласит: мы остаёмся друг для друга просто товарищами без фамилий и настоящих имён. Поэтому каждый, кто желает остаться в нашем кругу, избирает себе псевдоним. Хочешь ли ты остаться с нами и разделить нашу борьбу? — Вожак смотрел на Орсо дружелюбно и без следа угрозы, но воспитанник Ады вдруг ощутил бегущий по спине холодок. Он должен остаться. Что за компания, пока неясно, но собираются они явно не только вино хлестать! Раз уж он здесь — надо разузнать, что тут происходит на самом деле, — хотя бы для того, чтобы Матео не влип в одиночку…

— Хочу, — сказал Орсо и глянул в глаза вожаку. В ответном взгляде ему почудился вызов… или нет. Буйная фантазия и вино, случается, вместе порождают удивительные вещи.

— Как же нам звать тебя, о вновь пришедший брат?

Орсо не задумался ни на миг:

— Брат Гаэтано, если никто не возражает.

— За нашего нового брата! — провозгласил вожак, и компания разом осушила стаканы и кружки. Орсо невольно покосился на Матео: тот пил как ни в чём не бывало, и не заметно было, чтобы вино как-то на него действовало. Впрочем, это впечатление бывает обманчивым… Орсо мысленно укорил себя: напрасно он считает приятеля несмышлёным мальчишкой! Он уже взрослый и, во всяком случае, сам может решать, что ему пить и с кем. Юноша решительно отвернулся — и почему-то вспомнил вдруг Зандара: на миг увидел его, как тогда, в Ринзоре, в тени парковой ограды, в предрассветной мутной синеве.

Тем временем все «братья» тянулись через стол пожать руку новообретённому товарищу. Один за другим называли псевдонимы: брат Карло, брат Микеле, брат Эмилио… Вожак поднялся последним, подошёл к Орсо, стиснул его ладонь холодными сильными пальцами:

— Брат Мауро. Я создатель нашего маленького кружка, но здесь я лишь первый среди равных. Мы говорим о серьёзных предметах, но не стоит ради них забывать о пище телесной! — С этими словами брат Мауро подвинул к неофиту блюдо с нарезанной бужениной, сам налил ему вина и вернулся на своё место. Постучав вилкой по бокалу, словно судья по колокольчику, он привлёк внимание своих молодых последователей:

— Мы знаем, насколько неукротим бывает внутренний огонь. Мы знаем, что давать ему волю бездумно — значит своими руками кинуть горящую головню на крышу дома. Но что же делать, когда огню нет никакого мирного выхода, а погасить его — хуже смерти?! — Брат Мауро, надо признать, был выдающимся артистом: его голос мог выражать тонкие оттенки чувств, и сейчас он всего тремя фразами словно провёл слушателей вверх по незримой лестнице — от беспокойства и сомнения через понимание неизбежности решения к высшей точке накала страсти, за которой или взрыв чувства, или разочарование. Но разочаровывать юных членов «интереснейшего общества» в его планы явно не входило!

Собрание замерло: Орсо видел, как побелели сжатые пальцы, как дрожат руки, беззвучно шевелятся губы, вновь повторяя тот же вопрос. Да, вожак не зря поил юнцов вином: выпивка и атмосфера таинственности сделали их податливыми к любому внушению, к любой брошенной идее… И сейчас оратор прекрасно воспользовался паузой:

— Что же нам остаётся, братья?! Только война!

— Война-а-а! — поддержал нестройный хор. Бокалы зазвенели о бокалы, со всем концов стола понеслись крики:

— Огонь войны!

— Битва — призвание храбреца!

— Чем мы хуже предков?!

— Именно! — взвыл брат Мауро. — Вы потомки древних воинов, всю жизнь проводивших в бою, а сейчас мы ведём унылую жизнь амбарных крыс! Только война не даст нашему пламени погаснуть без пользы. Оно не может творить новое, но только лишь война направляет его на разрушение ветхого, ненужного, прогнившего, отжившего! Только так!

Не может творить новое. Орсо будто бы нашарил иголку в стоге сена — нашарил и укололся. Перед глазами проплыли одно за другим словно выхваченные из тьмы лица. Ада. Отец. И почему-то Творец с образа в знакомом с детства храме.

Не может творить новое — значит воплощает тьму. Так гласило учение Творца, это вбито с детства, затвержено, как непонятная формула, наизусть, но теперь ничего не значившие слова наполнились живым, ощутимым смыслом.

Брат Мауро кричал ещё что-то, остальные одобрительно вопили в ответ, всё чаще поднимались бокалы, всё более нестройно звучали выкрики «братьев». Орсо глядел на «преинтереснейшее общество» словно со стороны и видел пьяных юнцов, которых одурманил и околдовал языкастый, обаятельный плут. Если не кто похуже.

Матео как-то загрустил, вертел в руках недопитый бокал, и в его нетрезвых глазах плавала вселенская печаль. В ответ на невысказанный вопрос друга Матео поднял бокал, глянул сквозь него на тусклую лампу под потолком и вздохнул: