«Лаланд» возвращается

Однако с того дня Джона Дрока словно подменили. Большую часть своего времени он теперь проводил в «солярии», на террасе, забранной толстым стеклом и открывающей вид наружу. Он стоял у поручней, скрестив руки на груди и все смотрел и смотрел… куда вы вы думали? В пустоту. Не на какую-то отдельную звезду или созвездие, а область Тартара, особенно хорошо различимую с окраины системы, где царит абсолютный мрак и не радует глаз ни какая-либо самая малая звездочка, не регистрируется также ни рентгеновское, ни фоновое излучение, так что название этому местечку, думается, подобрали правильное. Порой замечали, как при взгляде на это мрачное место сжимались кулаки некогда лихого пилота, как напрягалось все его тело, как порывался он порой прижаться к стеклу и даже как будто шептал что-то. Однажды бригадир монтажников Каспар Дановиц, с которым они были близки, осведомился, отчего у Дрока такой вид, будто он собирается удрать с корабля. «Скоро мы все покинем его»,– ответил тот со странной улыбкой. «Перестал бы ты психовать,– посоветовал ему рассудительный Дановиц,– одевал бы запасной скафандр и дул бы на смену. Ребята ведь зашиваются».– «Нет,– прошептал Дрок,– я не могу… Он не простит мне измены…»– «Кто?»– «Он. Он здесь. Он зовет меня. Зовет к себе. Туда»,– и он ткнул пальцем в стекло, за которым разверзся Тартар.

В тот день Дановиц не придал значения его словам. Он счел их шуткой или же следствием депрессии, вызванной усталостью. Вспомнил он об этом разговоре двумя днями позднее, когда узнал, что Дрок обратился к капитану с рапортом, в котором просил выделить ему реабот для поиска скафандра. Командир вначале счел это рождественской шуткой, но поскольку до рождества было далеко, а реабот на корабле был один и использовался лишь для монтажных работ, а ни в коем случае не для прогулок в космосе, то шеф вызвал Дрока к себе, кратенько переговорил и вызвал врача, который немедленно упрятал пилота в изолятор, а для верности надел еще и смирительную рубашку. Этот печальный инцидент надолго отравил всю обстановку на корабле.

И вот, когда все работы на станции уже были в основном выполнены и Дановиц со своим другом Фредом ползали по обшивке с дефектоскопом и проверяли стыки (назавтра должны были пустить кислород), все вокруг вдруг озарилось каким-то неземным, потусторонним сиянием. А надо вам сказать, что Нептун очень темная и сумрачная планета, состоящая почти целиком из первозданного космического льда. По ней гуляют моря из жидкого метана, не особенно придерживаясь определенных очертаний. Солнце с его орбиты выглядит не более ярким, чем лучик карманного фонаря; на самой же планете, если у кого-то доставало ума туда высадиться, день-деньской царила почти полная мгла. Из экономии энергии корабль и примыкавшая к нему станция снаружи почти не освещались, лишь в тех местах, где велись работы, устанавливались несколько галогеновых ламп. И вдруг такое… Планета пылала. Как звезда, как огромный голубой гигант, она светилась иссиня-белым фосфорным пламенем. И на фоне этого яростного сияния особенно отчетливо выделялся громадный скафандр, бредущий в пустоте по направлению к Тартару. Он брел некоторое время, потом повернулся и поднял руку. И в ту же секунду следом за ним, снявшись со станции, устремился реабот. Потом, вырвав соединительную «гармошку» туда же двинулся и «Наугольник». И Фред, бедняга Фред, тоже, задействовав свой реактивный ранец, помчался следом за ними сломя голову. Дановиц также испытал в тот миг непреодолимую тягу и страстное желание полететь в это сияющее далеко. Но, во-первых, у него не было реактивного ранца, а во-вторых, нога его запуталась в фале. Словом, когда он пришел в себя, и скафандр, и корабль со всем экипажем и персоналом будущей станции уже исчезли, растворившись в необъятных просторах неожиданно утихомирившейся Вселенной. Так, в одиночку, он провел на пустой, безжизненной станции ровно неделю. Воды у него оставалось двести грамм, НЗ составлял не более двух тюбиков питательной пасты.

– А воздух?– поинтересовался Гурилин.– Чем он дышал все это время?

– На его счастье на станции нашлись два оставленных сварщиками баллона с жидким кислородом. Как он ухитрился подсоединить их к своим, где откопал переходники и жиклер— по сей день остается загадкой. Впрочем, он был хорошим слесарем, а такие везде, где ни работают, делают себе маленькие заначки из сэкономленных деталей на случай, если доведется подхалтурить. Правда, он все равно отморозил себе верхушку легких и умер ровно через месяц после того, как его спасли.

– Занятный случай,– отметил Гурилин.

– Но самое занятное, что этот случай далеко не единственный. Спустя полгода после этого огромный черный скафандр увидели с «Фламариона», межпланетного грузо-пассажирского корабля, спешившего на Марс с грузом новых стержней для реакторов. Увидели, передали на Базу и замолкли. Навсегда. Остатки корабля нашли на Сырте где-то через месяц. После этого скафандр Джона Дрока видели еще двадцать или тридцать кораблей, и все они плохо кончили. Пусть не в тот же день, но на следующий, через неделю или через месяц, все эти корабли находили свой конец. Как правило, вместе со всем экипажем…

– И что же, перед смертью они успели вам рассказать об этом фантоме?– поинтересовался инспектор.

– Каспар Дановиц был моим прадедом по материнской линии,– пояснил Каменев.

– Не понимаю, как вы можете верить во все эти сказки с привидениями. Уж что-что, а работа в космосе, на переднем крае науки, должна, по-моему, менее всего располагать к мистике и суевериям.

– А люди тем не менее верят,– возразил командир.– Сам-то я скафандр Джона Дрока не встречал, может быть, потому и имею сейчас счастье беседовать с вами. Но что вы скажете о «Ригеле», с которым связана не менее жуткая история. С него самым загадочным образом исчез весь экипаж, причем корабль выглядел так, как будто его только что покинули.

– А, как же, слышал,– припомнил Гурилин,– газетчики прозвали его «Мэри Челист»* нашего века». Очевидно, этот корабль и в самом деле покинул экипаж, испугавшись чего-то…

– А «Южный крест»? Вы слышали о нем? Двенадцать человек там умерли на своих рабочих местах в одну и ту же минуту.

– Ну… возможны метеорит, отравление… что-то еще?

– Не угадали. Моментальный инфаркт. А что вы скажите о «Кассиопее»? Эта радиорелейная станция обеспечивала устойчивую связь между Землей и Сатурном. Когда на нее прибыла смена, то вместо четырех парней там нашли лишь четыре скелета.

– Ну, это уж совершенная сказка!– рассмеялся Гурилин.

– Я находился в числе тех сменщиков,– заявил командир, поднимаясь.– И своими руками упаковывал в мешки их голые кости, дочиста обглоданные крысами.

– Помилуйте, откуда в космосе крысы?

– Если б мы только знали!..

– Командир, вас вызывает Уран-Главная,– сказал динамик.

– Иду.

– Кстати, не поясните ли, почему вас называют «командиром корабля», а Рогова «командором»?

– Ну…– Каменев усмехнулся.– Как вам сказать… Красивше звучит. Все-таки к звездам человек летает, а не то, что мы, каботажники. А с Роговым мы вместе были на курсах повышения. Парень он стоящий, помешан на космосе и на своих ребятишках. Больше о нем не знаю, а сплетничать не хочу.

– Так были и сплетни?

– А вы и ними интересуетесь?

Под его пристальным ироничным взглядом Гурилин неожиданно покраснел.

– Поймите, для меня сейчас ценна любая информация, способная пролить свет на обстоятельства катастрофы.

– Во-первых, эти сведения вряд ли актуальны, ибо касаются событий десятилетней давности. А во-вторых, касаются в большей степени не самого командора, а его жены. Вот уж кто действительно стерва, не приведи Господь.

И Федор Каменев поторопился уйти, так как снова включился селектор и радист закричал, что сеанс связи кончается и ураниты вот-вот «начнут метать икру».

Перегрузки вновь возросли. Тяжесть ватным мешком навалилась на тело. К горлу подступила тошнота. И, из последних сил удерживая горьковатый, рвущийся из горла наружу комок, Гурилин с тоской подумал, что космос— вовсе не самое полезное место для его вестибулярного аппарата.