Нарисуй меня

Макс замолчал, сделал еще маленький глоток из своего бокала. А я сидела на диване, забравшись уже на него с ногами, и ждала продолжения. Чувствовала, что монолог Генварского будет долгим. И очень непростым.

— Она поражала, изумляла, но, знаешь, заряжая своей энергией все вокруг, я никогда не чувствовал себя менее умным или менее талантливым рядом с ней. Скорее, просто понимал, что Ксения другая, особенная. Я говорил тебе, что был трудным подростком? Говорил, конечно. Она стала моим миром, изгнав оттуда почти всех моих друзей и приятелей. А я не сопротивлялся. Мои родители готовы были на нее молиться, ведь я стал именно тем сыном, каким они всегда мечтали меня видеть. А вот ее отец не был рад тому, что мы всегда и везде вместе. Ксения почти поселилась у меня в мансарде. Мы были абсолютно счастливы. Я тогда не придавал значения тому, что Андрей был против. Не мешал особо, и слава богу. Для Ксении он был готов на все. А она любила меня.

Максим снова замолчал, а я вовсю воевала с подступившей ревностью. Пока все так, как я предполагала, без сюрпризов, но его тон, такая тоска в голосе… Что же там у него случилось с ней?

— Иногда Андрей забирал ее у меня, он любил путешествовать и никогда не оставлял Ксению одну. Я на стенку лез без нее. Рвался за ней, мне было плевать, что они уезжали за границу, а у меня не было денег… Но она всегда с такой радостью возвращалась ко мне… а потом снова пропадала, но уже у себя дома. Просто просила ее не трогать, говорила, ей нужно время. Ни черта тогда не понимал, но просто верил ей и делал, что она просила.

Меня переполняют эмоции, сна уже нет никакого, только рвущееся изнутри возбуждение. Хочется вскочить на ноги, побегать по номеру, забросать Генварского вопросами. А еще выдохнуть и втайне малодушно порадоваться, что мы не могли встретиться, когда он влюбился в Ксению. Он меня просто бы не заметил рядом с ней, может, только удивился бы, увидев во мне ее двойника, не более. А еще, несмотря на все это буйство эмоций, я понимаю, что сейчас Максим совсем другой, он вырос, и чувства у него уже другие. И я влюбилась именно в нынешнего Максима Генварского. А тот другой — он и правда не мой.

— После первой сессии я сделал ей предложение. Мы праздновали у кого-то на квартире, было много дури, но хорошо помню, как она сказала «да». А потом пропала, почти на месяц. Андрей ничего не говорил, не пускал меня на порог. Однажды я его подкараулил на улице. Разнимали нас уже менты. Родители просили подождать с женитьбой, хотя бы до окончания института. Их будто подменили…

— А потом? — не выдержала я долгой паузы. Чувствовала, что надвигается что-то страшное, у этой истории не может быть хеппи-энда, знаю, но все равно страшно. Хочу, чтобы он быстрее рассказал, вижу же, самому тяжело!

— От родителей я тогда ушел, в мансарде жить один не мог, ночевал у друзей. А потом она вернулась, радостная и довольная, только мне ничего не объяснила, хотя на этот раз я задавал вопросы. Тогда мы впервые стали ссориться, да так, что она убегала обратно к отцу. Чтобы вернуться ко мне через несколько дней. И снова наступала идиллия. Сейчас бы я поступил по-другому, но тогда… — Максим замолчал, а потом выдал: — У Ксении было биполярное расстройство. Или маниакальная депрессия, как тогда мне объяснил ее отец. Болезнь, которую нельзя вылечить, Марина, хотя с ней уживаются десятки миллионов людей. Но не Ксения. Я не смог ее спасти.

Глава 39

У боли много цветов: она может быть насыщенной ярко-красной, как огненное пламя, притупившейся, как серое марево, как гной желтой или как белая пустота. В глазах Максима же зияла черная бездна.

Пледы остались лежать на диване, а я не могла больше быть так далеко от него, от его боли. Хотела просто опуститься на пол рядом с его креслом, прижаться к нему, положить голову на колени. Я хочу разделить с ним его боль. Это так несправедливо, что он до сих пор чувствует вину!

Макс не дает мне сесть у его ног, всего одно движение сильных рук, и я уже прижата к горячей груди.

— Вот так лучше, — тихо шепчет, обдавая горячим дыханием мой висок. — Тебе удобно?

Удобно ли мне сидеть на его коленях?

Абсолютно!

— Разве ты мог ее спасти? — Наш разговор не закончен, ему есть что еще рассказать. — Максим, я не врач, но у моей мамы была знакомая, очень солнечная, яркая, активная. Никто не знал, что у нее такой же диагноз, но однажды депрессия оказалась сильнее ее. Я помню мамин шок, как она потом с подругами сидела на кухне и пыталась вместе с ними понять, где они недоглядели, как могли пропустить. Никто не был виноват, это такая болезнь.

Макс молча гладит меня по голове, как маленькую девочку, которую надо успокоить, а я едва удерживаюсь, чтобы не зарыться в собственные воспоминания.

— Ксения не признавала свой диагноз, отказывалась даже говорить о нем. Я бы никогда не узнал правду, если бы не Андрей. Он думал, я дам задний ход, откажусь от нее. Не верил, что Ксению может любить кто-то, кроме него, заботиться о ней. Лекарства помогали, но они ее сдерживали. Ее неординарность была следствием болезни. Она боялась, что таблетки превратят ее в обычного человека. И не понимала, что я готов любить ее любой. Мне было восемнадцать, я думал, что контролирую свою жизнь. Читал тонны медицинской литературы, все, что мог найти, обращался к психиатрам, а ее это выводило из себя. Помню, как однажды в меня полетел стул, я едва успел увернуться.

Ему же было тогда примерно столько, сколько мне сейчас!

— Ты ни в чем не виноват, Макс!

— Летом мы поехали отдыхать… Каждый год снимали комнату в частном секторе у одного и того же хозяина. У одинокого отца с маленькой дочкой. Мы поехали вдвоем, у Андрея были проблемы в бизнесе, он через неделю собирался к нам. Я продолжал настаивать на том, что ей надо серьезно лечиться, не нравится этот психиатр — нашли бы другого. Ложиться в больницы она больше не хотела. Тогда она порвала со мной, выгнала среди ночи, крик стоял такой, что хозяина разбудили. Чуть не психанул тогда, хотел утром же домой вернуться. Несколько дней она просто лежала на кровати и смотрела в потолок. Заставить ее поесть, даже поговорить было невозможно. Наверное, я только тогда начал осознавать, что нас ждет.

— Андрей, ее папа, к вам так и не приехал?

— Он появился тогда, когда я сам был на пределе. Ее депрессия выматывала, я почти перестал спать. Андрей попросил меня уехать на несколько дней. И я согласился... Мне нельзя было уезжать.

— Почему?

— Она попыталась убить себя. Первый раз. Дождалась, когда Андрей поехал в город за продуктами, и подожгла дом. Стащила у хозяина канистру с бензином из гаража… Он погиб, Марина, задохнулся в дыму. Ксения потом клялась, что она не знала, что он в доме. Но маленькая девочка осталась сиротой.

— Она… убила человека! — шепчу в ужасе.

— Я вернулся сразу, но Андрей уже отправил ее куда-то к своим друзьям. Подальше от следствия, на нее сначала никто не подумал. Потом, конечно, разобрались. Ей грозил реальный тюремный срок, но тут всплыл диагноз. Психушка — та же тюрьма, Марина, только хуже. Она не смогла бы там. Ксения сама это прекрасно понимала. Меня не было рядом, когда все случилось. Она бросилась с утеса во время прогулки. На глазах у нескольких свидетелей. Никто не успел ничего сделать.

Максим замолчал, на этот раз надолго, а я пыталась осознать, что произошло много лет назад и почему я чувствую это так, словно сама пережила трагедию. Я не знала, что сказать, мне казалось, что вообще не надо ничего говорить. Просто быть рядом с ним.

— Я был в прострации, пару недель вообще не отдавал себе отчета в случившемся. Андрей все быстро провернул, я это только потом понял. Быстрые похороны, я даже не успел с ней попрощаться. Дело, кажется, закрыли, о сироте тоже он позаботился. А я надолго перестал чувствовать себя живым. Как выбирался из всего этого — уже другая история, Марина. Уже поздно, тебе пора спать.

— Я хочу остаться, Максим! — Заглядываю в его глаза и больше не вижу черной бездны, вместо нее привычная и такая любимая зелень. — Я не хочу спать сегодня одна.