Нарисуй меня

Я всегда знала, что мы с ней очень разные, но сейчас больно от окончательного понимания, что у нее была другая жизнь, которую она тщательно скрывала от меня.

Всего один ящик в шкафу, открыла его чисто машинально, ожидая увидеть очередные дорогие шмотки, и замерла на месте.

По спине пробежал холодок, стало реально страшно, я даже нервно обернулась: нет ли кого? Нет, меня никто не видит.

Рука застыла над пачками денег в аккуратных банковских упаковках. Оранжевые пятитысячные купюры. Я боюсь до них даже дотронуться. Четыре упаковки всего, но в каждой по сто банкнот, по крайней мере так написано на них. Это получается… получается два миллиона рублей?! Откуда? Столько денег… Чьи? У Полины никогда не было столько налички…

Дрожащими пальцами пытаюсь обратно задвинуть ящик, с первого раза не получается, будто что-то застряло и не дает механизму сработать. Присматриваюсь внимательнее — твердый кусок картона мешает, аккуратно убираю его. А в ящике еще что-то: так отвлеклась на деньги, что не заметила тонкую серую папку. Вот ее мне не страшно взять. Аккуратно вытаскиваю, стараясь не касаться денег.

Я не знаю, что я ожидала увидеть, наверное, я в таком шоке, что просто уже не в состоянии удивляться, поэтому просто медленно рассматриваю фотографии Максима Генварского. Их много, штук десять, не меньше. На первом фото Макс в джинсах и рубашке разговаривает с кем-то по телефону в парке, фотка явно летняя, как минимум прошлого года. Мозг фиксирует детали автоматически, без оценки, дальше — Генварский с Дугиным в каком-то баре расслабляются, две другие картинки явно постановочные, Макс позирует для портфолио в деловом костюме.

А вот он нежно обнимает Васнецову, видно, что они с Ольгой не знают, что их фотографируют. Чуть прикрыла глаза, чтобы успокоиться — ревность самое неуместное сейчас чувство. Но следующее фото заставляет до боли прикусить губу — полуобнаженная незнакомая девушка сидит на коленях Максима, на заднем плане виден блестящий шест.

«Это было до тебя, Марина, успокойся», — говорю себе и поспешно переворачиваю фотки. В папке еще несколько листов текста. «Единственный ребенок в семье, отец — инженер, мать — учительница, оба на пенсии», «окончил с отличием, продолжил обучение в Германии», «аллергия на морепродукты и орехи», «в свободное время путешествует»…

Настоящее досье. На Максима.

Следующая страница начинается с фразы, выделенной жирным: «На что обратить внимание!».

Я не успеваю даже бегло просмотреть текст: слух улавливает отчетливый звук поворота ключа в замке.

Взгляд мечется по спальне. Доли секунды всего, но жуткая мысль уже пронзает сознание — бежать некуда!

Закрываю шкаф, так и не задвинув ящик обратно, только папку успеваю в него обратно засунуть.

На большой кровати по-прежнему белье По, а еще моя сумка и плащ.

Дверь захлопнулась, я слышу медленные тяжелые шаги, которые отдаются в моей голове жутким гулом.

Хватаю свои вещи и практически падаю на пол. На мое счастье, кровать высокая, и пусть с трудом, но я успеваю под нее залезть.

Я почти не соображаю, что происходит, страх такой, что не могу и даже не хочу дышать.

Шаги приближаются, а я зажимаю себе рот, чтобы не закричать от ужаса. Свет, господи, свет же включен. И в прихожей, и… здесь.

Жизнь остановилась, времени больше не существует, а я…

Я вижу, как отворяется дверь в спальню, вижу черные высокие кроссовки, больше похожие на армейские ботинки. Мужские кроссовки.

Они замерли у входа, а потом сделали всего несколько уверенных шагов.

Прямо ко мне.

Глава 20

Я не дышу, не слышу ударов сердца, не ощущаю собственного тела. Меня просто нет, есть только тяжелые черные кроссовки.

Он стоит в нескольких сантиметрах от моего лица, я вижу даже полоску грязи на левой подошве.

Время застыло и совершенно отказывается оживать. Он все стоит, не двигается. А я не дышу, дико боюсь, что он сейчас наклонится и увидит меня.

Когда он делает шаг в сторону комода, мне кажется, что мое сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Судя по звуку, открывает ящики, что-то ищет.

И снова тишина.

Чувства начинают постепенно возвращаться ко мне — уже ощущаю в сжатых пальцах плащ и сумку.

Мобильный! Молюсь, чтобы никто мне сейчас не позвонил и не отправил чего в мессенджеры.

Черные кроссовки медленно останавливаются напротив шкафа, он отодвигает дверь. Я не вижу, но прекрасно слышу его движения. И точно знаю, что он делает.

Считаю про себя, чтобы время, наконец, появилось. Один, два, три, четыре, пять, шесть…

На счете «одиннадцать» вижу закрывающуюся дверь шкафа, снова шаги.

Господи, он… уходит?

Крепко сжимаю челюсти: тело оживает от оцепенения, и я боюсь, что сейчас начну лязгать зубами.

Шаги приближаются к двери, останавливаются. А потом все погружается в полутьму. Лишь немного света из прихожей проникает в спальню, и от этого становится еще страшнее.

Снова удаляющиеся шаги, я не могу пошевелиться. На «тридцать семь» становится совсем темно — слышу, как открывается входная дверь, щелкает замок.

Я лежу, не двигаясь, под кроватью, вылезать оттуда и хочу отчаянно, и дико боюсь. Тело затекло — я это только сейчас осознаю. Пытаюсь медленно подвигать плечом, сначала правым, потом левым, руки дрожат.

Я не знаю, сколько пролежала под кроватью — пять минут или час, все боялась, что он вернется или что вообще никуда не ушел, а спрятался внутри и ждет, когда я выйду.

Риша! О чем ты вообще думала, придя сюда?! Безумие же полное!

Надо было взять с собой кого-нибудь, Максиму надо было все рассказать! Его это точно касается. Господи, По! Зачем тебе понадобился Генварский? Вряд ли все это белье вкупе с наручниками и «презиками» для него!

Эти мысли, как ни странно, помогают. Надо выбираться отсюда. Если он остался здесь, все равно поймает меня.

Выползаю медленно из-под кровати и прислушиваюсь. Тишина. Ничего не изменилось. Тихонько подхожу к двери, боюсь, что открою ее и увижу его в темноте.

Спокойно, Риша, спокойно.

За дверью никого нет, и я пулей несусь в темноте туда, где по моим представлениям должна находиться входная дверь. И только прижавшись к ней спиной, выдыхаю. Никого нет!

Включаю мобильный, свет от экрана помогает найти замок. Следующее испытание — выйти из квартиры. Но если бы он хотел меня поймать, то ждал бы внутри, верно? Зачем поднимать шум перед соседями?

Эта мысль помогает мне, наконец, выбраться в общий коридор.

Снова никого. Как влетела в лифт, выскочила из подъезда — уже не очень отчетливо понимаю.

Пункт охраны.

Меня никто не останавливает, и, дернув на себя калитку, вылетаю из этой огромной страшной клетки.

Получилось!

На остановке смотрю исключительно под ноги — ищу эти кроссовки черные, никогда их теперь не забуду, наверняка в кошмарах видеть буду.

Нет их. И в маршрутке тоже нет. На часах уже одиннадцать, прислоняюсь лбом к холодному стеклу окна и закрываю глаза.

Вот сейчас мыслей в голове хоть из ружья отстреливай, патронов не хватит.

Романтическим интересом тут и не пахнет, а я, идиотка, ревновала Генварского к сестре, переживала, что дорогу ей перешла, бессовестная.

Тут что-то совсем другое.

В голове всплывает сообщение: «За сестру не беспокойтесь, ее лечение оплачено. Деньги можете оставить себе. Друг». Я получила его на следующий день после аварии По.

«Деньги можете оставить себе». Какие деньги? Не те ли два миллиона, что лежали в шкафу?

Максим. Что теперь делать? Сказать ему, что моя сестра на него целое досье собрала? И точно не от праздного любопытства. По никогда ничего не делает просто так. И кто он? Кто этот человек, который пришел? Тот, с кем у По отношения, но к ней в больницу никто, кроме меня, не приходит, я точно знаю. Или кто-то совсем другой?

Я безумно хочу позвонить Максиму, но не представляю, как ему расскажу правду, как промолчала сегодня, скрыла от него правду. А сейчас у меня даже никаких доказательств нет — в эту квартиру я больше не вернусь.