Страница 25 из 56
— У других... — печально завершает она.
Моя улыбка становится краше.
— Не правда. Я чувствую себя частью этого, всё моих рук дело, и я счастлива, потому что делают счастливыми других.
— Ты не хочешь знать, что возвращаешься домой, где ждут?
— Я хочу знать, что у тебя всё хорошо. Это всё, что я хочу знать. Как проходит терапия?
— Ри, ты много об этом думаешь, я не хочу...
— Чтобы ты волновалась, да, знаю. Ты всегда это говоришь.
— Мне отведено столько, сколько потребуется, нет необходимости держать меня.
— Ты говоришь глупости. Я хочу, могу и буду стараться для того, чтобы ты не сдавалась.
— Но это же не конец.
— Я хочу набирать твой номер и знать, что услышу твой голос.
— Рано или поздно кто-то не возьмёт трубку.
Моё мрачное настроение становится ещё мрачнее.
— Не говори так.
— Это жизнь, рано или поздно все уходят.
В горле начинает саднить, и я изо всех сил стараюсь не терять силу духа.
— В моих возможностях сделать так, чтобы было поздно. Ты нужна мне. Я не могу тебя потерять. Это... это не честно!
— У тебя есть папа, ты не останешься одна.
— Но это не то, мам! Ты же знаешь, что это не то, он не понимает. Не поймёт. Он же мужчина. У него другая природа, другие мысли.
— Он понимает, просто по-своему.
— И считает меня маленькой девочкой, которой ещё нужно сделать хвостики, повесить на плечи рюкзак и отправить в школу.
— Каким бы возрастом не была дочь, отцы всегда будут считать её своей маленькой девочкой.
— А наш ещё может посадить меня под домашний арест.
— Только ради благих целей, — с улыбкой в голосе, смягчает она.
— Мам, мне двадцать пять. Я не маленькая девочка, у меня... Господи, у меня было четверо мужчин, а он всё ещё думает, что на меня можно надеть нимб и ангельские крылышки с пыльцой, как было в третьем классе.
— Пусть думает, что было только два.
— Ты говорила, что врать не хорошо, — смеюсь я.
— Ради благих целей можно.
— Но мы-то знаем правду. Тебе не стыдно врать ему в глаза?
— Я вовсе не лгу, Ри. Он не спрашивает, а я не спешу доносить.
— Очень хороший аргумент в защиту, мам. Если скажешь это в суде в знак защиты, они возьмут перерыв, чтобы посмеяться. Возможно, он вообще думает, что я заклятая девственница, а с Йеном и Райном ничего не было, кроме поцелуев в щёчку.
— Вряд ли он так думает, только если старается себя убедить. С твоим папой шутки плохи.
— Мне ли об этом не знать. Он направит пушку на любого, кто приблизится к моей детской комнате. Я даже не могу привести парня домой.
— Ты уже приводила, Ри.
— Да, Йена он чуть ли не пристрелил, а Райн спал в другом конце коридора от меня, и, если бы он только сделал шаг в сторону моей комнаты, тоже мог быть убитым. Это невыносимо.
— Он просто оберегает тебя, Ребекка.
— Но нельзя делать это так яро. Я же не немая, слепая и безрукая.
— Он не хочет, чтобы тебе сделали больно.
— Ладно, всё равно нет смысла это обсуждать. Папа не изменится, я не выйду замуж, потому что ему заранее не понравится мой будущий муж. Я даже не смогу родить, потому что, Боже упаси, он может подумать, что я занимаюсь сексом. Сексом, мам! Я должна верить, что меня принёс аист.
Слушаю её смех и настроение делает новый взлёт. Даже если мой монолог был местами грубым, жалким и с толикой обиды, он того стоил, ведь мама смеётся. Как только выяснилось, что у неё рак голосовых связок, я начала больше ценить её голос. Любое слово, что она произносит, стараюсь запомнить и отложить в сознании. Мне вовсе не хочется думать о плохом, и поэтому я отметаю скверные мысли. Она тут. Я могу её услышать, увидеть и обнять, стоит только приехать домой. Это уже само по себе очень много и бесценно. Она мой лучший друг. Никто не знает меня так, как она. Я доверю ей всё. Абсолютно каждый секрет, мысль, происходящее. Всё, что присутствует в моей жизни. Только теряя или уже потеряв можно оценить масштаб ущерба. У моего нет цены. Я могу держать её рядом столько, сколько это возможно; столько, сколько в моих силах.
— Давай отвлечемся. Как провела время?
— Это постыдно, мам, — хихикаю, прикрывая лицо ладонью, будто она может видеть меня и, тем самым, смутить.
Мама поддерживает мой смех.
— Что ж, ты говоришь четыре, значит, не так постыдно.
— Но мы выпили столько, что это можно считать преступлением.
— Ты сейчас в своей кровати?
— Теоретически, да, я за неё заплатила. Я в своём номере.
— Тогда, не так постыдно.