Ньогль

  Первую парочку писатель Карандашов встретил в метро. Поезд уже тревожно гудел из тоннеля, люди привычно отступили на шаг назад - ну как сдует! - а рядом с писателем в людской тесноте очутились две барышни.

  "Миленькие! - подумал Карандашов. - Особенно, брюнетка. Есть в ней что-то южное, страстное. Эдакая хванчкара!".

  Примеченная им девушка подошла вплотную к блондинке, чуть наклонила голову к уху последней и тихо сказала:

  - Ньогль!

  Или нечто подобное: Карандашов был уже в годах, слышал так себе, да и шумно в метро. Факт, что слово было короткое и незнакомое. Писателя это раздражало, незнакомые слова родной речи, для него? Это невозможно! Хотя... Скорее всего, не по-русски, тогда ладно.

  Блондинка, до того безучастно смотревшая на мозаику с изображением бессмертного подвига М.С. Паниковского, запечатлённый в смальте и прочей майолике момент кульминации кражи премиального гуся, резко выпрямилась.

  В детстве писателя Карандашова про такое говорили: лом проглотила. Девушка широко улыбнулась и довольно громко ответила:

  - Ньогль!

  Теперь Карандашов хорошо расслышал слово, но ясности это не внесло. Какая-то новая молодёжная мода? Субкультура? Жаргон?

  Он внимательно, довольно нагло оглядел обеих девушек: теперь уже и брюнетка улыбалась во весь рот, демонстрируя ровные зубки. Больше ни слова они не говорили, никаких тайных масонских жестов не делали. И одеты вроде как нормально... А вскоре всех троих проглотил поезд, разбросав по желудку из скамеек и поручней кого куда.

  Но загадка Карандашова не оставляла. Он даже открыл википедию в телефоне, набрал незнакомое слово. Потом ещё и ещё раз, меняя местами буквы, то ставя, то стирая мягкие знаки.

  Бесполезно. Нет такого слова. Понятия, животного, названия, химического соединения, даже музыкальной группы - и то нет!

  Озадаченный, он едва не проехал нужную станцию, но опомнился и всё-таки выбрался наружу. На эскалаторе Карандашов прижался вправо, напряжённо размышляя. Люди бежали вверх рядом, а он стоял, ждал, пока ступеньки сами довезут доверху.

  Писателю было не по себе.

  Выйдя на улицу, он первым делом позвонил знакомому критику Кабаневичу, нанёс ему моральную травму - слова тот тоже не знал - и немного повеселел от содеянного. Есть, есть ещё варианты: словари, переводчики, да целый, прости Господи, гугл в шаговой доступности. Не говоря уже о яндексе, где долгие годы найдётся всё.

  Радость длилась недолго: он стоял на пешеходном переходе, ожидая, пока пламенеющий в муках человечек сменится шагающим гуманоидом, и здесь его обогнали двое. Один - явный затянувшийся гость столицы, в оранжевом жилете и плоской кепке, второй и вовсе мальчишка-музыкант, низенький, двумя руками держащий хитро изогнутый футляр.

  В инструментах Карандашов не понимал ничего, поэтому ему показалось, что в футляре находится сковородка в безуспешной борьбе с раструбом паровозного клаксона. Представив извлекаемый из этого мутанта звук, он вздрогнул, но немедля забыл о музыке: гость с далёких гор наклонился к мальчишке и - с заметным акцентом - сказал:

  - Ньогль!

  Паренёк едва не уронил свою сковородку с раструбом, часто-часто закивал, улыбнулся и звонко подтвердил:

  - Ньогль!

  Это выходило за всякие мыслимые рамки, включая обрамление картин, металлоискатели и нормы приличия.

  Карандашов вклинился между ними и требовательно спросил:

  - Что это значит?!

  Двое переглянулись и в один голос уточнили:

  - Шито, грождонина?

  - Вы о чём, дяденька?

  Писатель махнул рукой и устремился через дорогу, благо гуманоид шагал и шагал под мерную смену цифр на табло. Удивлённые его вопросом остались позади, а Карандашов, достигнув тротуара, повернулся и скорым шагом направился к дому. Благо уже рядом. Он твёрдо знал, не стоит так нервничать, всё отражается на сердце. Да и бежать - лишнее, не в его годы.

  Дверь подъезда, ступеньки, площадка между двумя лифтами. Здесь можно остановиться, нажать кнопку и успокоиться. Мало ли какие психи по городу ходят! Он-то пока нормальный, слава... Ну, кому-нибудь слава. Богу, КПСС, Единой России или давно почившим маме с папой.

  Из пассажирского лифта вышла соседка Глафира, безобидная, но говорливая как Дудь. На руках она несла собачонку неизвестной науке породы, завёрнутую в одеяльце.

  - Ньогль, Василь Василич! - бодро сообщила старушка, опуская собачку на пол. Та отряхнулась и бодро тяфкнула. В этом привычном зверином "здравствуйте" Карандашов к своему ужасу услышал тот же самый мучительный "ньогль!". Ничего не отвечая, забился в кабину лифта и нервно ткнул кнопку, следя глазами за сходящимися створками дверей. Лишь бы не полезли за ним, а уж дома всё будет хорошо!

  Лифт тряхнуло, подсветка слегка потускнела и кабина остановилась где-то между этажами. Карандашов привалился к стенке, сопя и растирая рукой ноющую грудь. Вот ведь, а? Как оно невовремя всё.

  - Эй, запускайте уже! - нажав кнопку "вызов лифтёра", простонал писатель.

  В ответ что-то неразборчиво булькнули, но он мог поклясться, что и в этой короткой фразе прозвучал пресловутый "ньогль". Да что за напасть!

  - Я жаловаться буду! В союз писателей! - пискляво крикнул Карандашов. - И в мэрию, лично Бордюрову, он меня знает! Он мне медаль вручал! Недорого, кстати.

  Тишина была ему ответом. Напряжённая тишина, перемежаемая лишь тихим потрескиванием лампочек над головой.

  Плюнув на приличия, писатель сел на пол, вытянув ноющие ноги.