Рокфеллеры

Марк Ханна посоветовал новому президенту, самому молодому в истории страны, избегать провокационных заявлений, и тот устроил ужин в честь Джона Моргана, сказав одному из членов кабинета: «Вот видите, я делаю усилие, чтобы стать консерватором, поддерживающим связь с могущественными людьми, и, на мой взгляд, заслуживаю поощрения». Он также обращался за советами к сенатору Олдричу и дружелюбно вёл себя с бизнесменами. Однако Генри Флаглер не стал искать с ним личной встречи. Чутьё побуждало его остерегаться — как и Джона Д. Рокфеллера.

Настал день свадьбы Джона-младшего. 8 октября Рокфеллеры прибыли в Провиденс в частном вагоне, забронированном Джоном Д., и поселились в отеле «Наррагансетт». Вместе с родителями Джона и тётей Лют приехали дядя Уильям с тётей Мирой, Альта и Бесси с мужьями, Уильям и Перси с жёнами и даже Джеймс Стилман-старший. Эдит с Гарольдом находились в Швейцарии: Гарольду, впавшему в депрессию после смерти Джека, потребовалась помощь психиатра.

Дяди Фрэнка тоже не было. В 1900 году он решил окончательно заделаться скотоводом. Он рассказывал журналистам, что на эту мысль его навели опыты с морскими свинками: он скрещивал их, чтобы получить определённый окрас. На ярмарке в Канзасе Фрэнк купил за 5050 долларов быка-производителя герефордской породы, привезённого из Англии, и был избран президентом Ассоциации селекционеров Герефорд, а потом подарил ценного телёнка местному сельскохозяйственному колледжу. Он считал, что будущее животноводческой индустрии за выращиванием безрогого скота. Кроме того, он начал кампанию по спасению буйволов от уничтожения. На следующий год газета «Вичита дейли игл» назвала канзасское ранчо Фрэнка Рокфеллера «раем на земле». На ранчо было 15 просторных хлевов для скота самых разных пород; на 500 акрах росла люцерна на корм скоту, имелись отопление, водопровод, теннисный корт; туда съезжались гости со всей округи. Фрэнк терпеть не мог, когда его «главное дело» называли прихотью богача, однако бывал на ранчо лишь наездами, предоставляя чужим людям право управлять им, а также судиться с соседями, захватывавшими части его участка, сносить заборы и драться, а сам по большей части жил в Кливленде. В сентябре, разорившись на очередных спекуляциях, он сказал Уильяму, что объявит себя банкротом, если немедленно не получит 86 тысяч долларов. Уильям тайком попросил Джона уплатить половину этой суммы, взяв остальное на себя; и Джон согласился при условии, что Фрэнк не будет об этом знать. Понятно, что на свадьбу племянника его не пригласили.

Девятого октября, войдя в бальный зал, жених даже не заметил обвивающего стены винограда, благоухающих роз и нежных орхидей: ничто не могло сравниться с красотой и свежестью его возлюбленной, которую подвёл к нему тесть. На Эбби было атласное платье цвета слоновой кости с жемчужным колье поверх высокого кружевного воротника.

Брачный обряд совершил преподобный Дж. Колби, который 37 лет тому назад обвенчал Джона и Сетти. Церемония заняла всего семь минут, после чего молодожёны и 35 свидетелей вышли в сад, где их дожидались пять сотен гостей с бокалами, наполненными лучшими винами: сенатор Олдрич не собирался делать уступок своим непьющим новым родственникам. Один из друзей Рокфеллера-старшего наивно похвалил «имбирное пиво» — он никогда ещё не пил шампанского.

А вот мать жениха на свадьбе не присутствовала. «Мы приехали из Кливленда, но я заболела и не смогла быть на церемонии. Такое разочарование для всех нас», — записала Сетти в дневнике. Разыгравшийся колит приковал её к постели. Хотя, возможно, свою роль сыграло и нервное напряжение — перспектива оказаться среди грешников приводила её в ужас. О том, как проходило торжество, ей рассказали муж и сестра.

На следующее утро Джон и Эбби написали ей по отдельному письму из отеля «Плаза» в Нью-Йорке, где они провели брачную ночь, после чего уехали на месяц в Покантико. Там они и распаковали 415 свадебных подарков, среди которых было несколько одинаковых серебряных чайных сервизов и канделябров. Оба любили отдыхать на природе: золотая осень на холме Кайкат, утренний туман, стелющийся над лебединым озером, — что может быть прекраснее? «Быть женатым просто чудесно», — сообщил Джон матери.

Первое время новобрачные жили с родителями Джона в доме 4 по Западной 54-й улице, пока их собственный дом 13 ремонтировался. Один приятель Джона по колледжу спросил Эбби, что они намерены делать с огромным доминой, где бродит эхо, для которого они закупали мебель. «Мы наполним его детьми», — ответила она.

Но прежде надо было притереться друг к другу. Эбби потребовалось ангельское терпение, чтобы сносить одержимость Джона порядком. Он любил предсказуемость, а она радовалась сюрпризам. Когда он попросил завести книгу домашних расходов, она коротко ответила: «Не буду!» Она отказывалась ходить в церковь каждую неделю, но при этом отклоняла приглашения на светские мероприятия, если те выпадали на воскресенье. Она смирилась с тем, что обед всегда по расписанию, по воскресеньям муж ходит на собрания в церковь, а за ужином собираются те же гости, с какими он познакомился в отцовском доме. Но она могла высказать ему всё, что думает по поводу напыщенного священника и его велеречивой жены, а после их ухода заказывала горячий шоколад, любимый напиток Джона, и разучивала с ним новые танцы. Ещё они читали друг другу. Им нравилось быть вдвоём. Джон, привыкший, что в обществе женщин он главный, порой проявлял собственнические замашки: если Эбби зачем-то ему нужна, она должна всё бросить и бежать к нему. Но ей это было даже приятно: она же видела, как страдала её мать от пренебрежения мужа.

Джон подарил жене на свадьбу тысячу долларов и был удивлён, когда она передала эти деньги Ассоциации молодых христианских женщин. При этом Эбби придавала большое значение своему внешнему виду и могла провести полчаса перед зеркалом, примеряя то эту брошь, то вон ту шляпку для создания законченного образа. «Ну, как тебе?» — спрашивала она Джона. Тот мычал что-то одобрительное. «Ты ведь даже не взглянул на меня! А ну, отложи свои дурацкие бумаги и удели внимание жене!» Она предпочитала экстравагантные шляпы, привлекавшие к ней взгляды. А вот обедать в ресторанах не любила, считая, что там недостаточно гигиенично. Ей нравились развлечения вроде катания на осликах, и Джон, уступая ей, соглашался на такое, чего сам никогда в жизни не попробовал бы.

Эбби не была мотовкой, ей с детства внушали, что лучше заштопать штору, чем купить новую; и всё же её бережливость не шла ни в какое сравнение с мелочностью Джона. К тому же он привык вмешиваться во все домашние дела. Но она была дочерью политика и умела разруливать конфликтные ситуации, не доводя их до крайности. Со временем она приучила мужа к мысли, что картины, изящная мебель и предметы искусства — не пустая трата денег. Джон, выросший в спартанской обстановке, был благодарен жене за то, что она окружила его красотой. Их дом был обставлен со вкусом, богато, но без кричащей роскоши, — даже Альва Вандербильт одобрила бы.

Что касается религии, то она была для Эбби формой общественной жизни, а не способом укрыться от своих проблем. Она убедила женщин, посещавших занятия по изучению Библии при баптистской церкви с Пятой авеню, начать регулярные встречи с привлечением соседей-иммигрантов, которые рассказывали бы о том, как им живётся на новом месте, о чём мечтается, как они жили раньше. Венгры, ирландцы, итальянцы, чехи готовили свои национальные блюда, исполняли народные мелодии, рассказывали о своей ежедневной борьбе за выживание. Эбби охотно училась народным танцам. Её целью было не столько внушить какие-то ценности иммигрантам, сколько познакомить снобов из высшего общества с реальной жизнью. В итоге благочестивые дамы начинали заниматься благотворительностью, улучшением жилищных и санитарных условий «сестёр во Христе» и их детей. Джон, преподавая в воскресной школе, тоже пришёл к выводу, что Христос проповедовал открытость и толерантность. «Социальный дарвинизм» был чужд и Рокфеллерам, и Олдричам.