Страница 69 из 97
Но как раз барон Герц затягивать дело не собирался, и вскоре на помощь Прейссу прибыли из Парижа новые шведские эмиссары: генералы Ранк и Понятовский. Однако Прейсс встретил их печальным известием: русский царь на Новый год простудился, заболел и никого сейчас не принимает.
В болезни своей Пётр был повинен самолично. Слишком усердно «славили» Рождество: сперва у прибывшего, наконец, в Амстердам канцлера Головкина, а затем у посла Куракина. Вино вскружило голову, Петру вспомнилась первая поездка в Голландию и матросский кабачок в амстердамском порту, где он отведал в те годы необыкновенно вкусных колбас и сосисок. Туда Пётр и взял курс, выйдя из куракинского особняка, прихватив с собой такого крепкого питуха, как поп Битка. Во втором путешествии царя на Запад Битка был не столько походным священником, сколько походным князь-папой всешутейшего собора. Велеречивый Битка умел повеселиться и всегда был готов к сражению с Бахусом.
В матросском кабачке накануне Нового года стоял дым коромыслом. Петра в его зюйдвестке приняли за обычного матроса, да и чёрная борода Битки никого не удивила: мало ли сидело за столами бородатых шкиперов… Старая хозяйка кабачка давно уже умерла, но пиво и сосиски здесь по-прежнему были отменные. Пётр с удовольствием, чувствуя, как проходит водочный хмель, выпил целую кружку ледяного пива, затем чокнулся с Биткой и повторил. На посошок тоже выпили по кружке. Ещё тогда Пётр почувствовал, что ледяное пиво перехватило горло, но ему было сего знака мало.
— Смотри-ка, в гавани наш российский флаг! — Пётр, выйдя на причал, весело показал своему спутнику на трёхцветный флаг, развевавшийся над тяжелогружёным судном.
— «Святой Павел»! — медленно и торжественно прочёл Битка.
— Постой, постой! Да ведь это нашего хозяина Осипа Соловьёва корабль, пришёл из Архангельска, груженный строевым лесом! — оживился Пётр.
— Так точно, Пётр Алексеевич, с лесом из Архангельска, — прогудел с капитанского мостика сам владелец судна Осип Соловьёв.
Через минуту Пётр стоял уже на капитанском мостике и похлопывал по плечу кряжистого купчину.
— Глянь, государь, здесь есть и другие наши суда: вон «Святой Варфоломей», пришёл вечор из Петербурга, за ним «Рафаил», вместе со мной из Архангельска, а там, вдали «Три святителя» и «Морфей» из Риги.
— Да сколько же сейчас у причала наших купцов? — удивился Пётр. — Чаю, с добрый десяток наберётся! — А ведь в первый мой приезд ни одного русского флага в гавани не было, да и сам флаг-то наш торговый я ещё к тому времени не сочинил! — весело рассмеялся он. — А ныне судов-то наших не мене, чем гамбургских аль французских, токмо самим голландцам да господам англичанам по числу уступаем! — Пётр зорко оглядел просыпающуюся утреннюю гавань.
— Государь, там в каюте завтрак накрыли на скорую руку, не откажи, отведай!
— Отведаем, отведаем! — ответил за Петра Битка и первым стал спускаться в капитанскую каюту.
Отделанная ореховым деревом каюта на судне Соловьёва не уступала самой флагманской каюте Петра на линейном корабле «Ингерманланд». Паркетный пол был навощён до блеска, в одном углу теплилась лампада перед иконой Николы-чудотворца, покровителя моряков, в другом помещалась картина славного голландского живописца Сило, в третьем стояла настоящая новогодняя ёлка, срубленная ещё на берегах Северной Двины. На массивном, привинченном к полу столе торжественно высилась серебряная супница, в ней дымилась наваристая жирная уха из свежего палтуса. Блюда с нежно-розовой сёмгой, бледно-жёлтой осетриной, копчёными угрями и миногой окружили супницу, как офицеры штаба своего генерала. На одном углу стола весело переливались в штофах цветные водки, на другом же в золочёном ведёрке поблескивало шампанское. По знаку хозяина матросы стали обносить гостей двумя бочонками с икрой — с чёрной и с красной. Поп Битка черпал икру деревянной расписной ложкой, довольно причмокивая:
— Дары моря!
— Вижу, Осип, хорошо ты знаешься с Нептуном! — прохрипел Пётр, чувствуя, как после холодного шампанского снова перехватило горло.
Но он опять не обратил внимания на сию безделицу. Весело пили за здоровье отечественного флота, за купецкое счастье, за процветание российской коммерции. Пётр разгорячился и, вышагивая с Соловьёвым по причалу, долго и бурно обсуждал цену русскому строевому лесу на здешней бирже. А наутро проснулся в жару и без голоса.
— Ангина! — дружно заключили и царский доктор Арескин, и приглашённые на консилиум голландские медики.
Так что на новый 1717 год Пётр лежал в постели и пил одно горячее молоко. Только через неделю жар спал и голос снова прорезался. Но слабость ещё долго не позволяла выходить из дома. От скуки царь перечитывал «Декларацию» датского короля Фредерика о причинах несостоявшегося в 1716 году союзного десанта в Швецию. Из рассуждений Фредерика выходило, что главным виновником провала в Сконе была Россия, вовремя не приславшая свои войска в Копенгаген.
— Ай да союзничек! Выходит, не датские адмиралы, до осени тянувшие с высадкой, повинны во всём, а мы с Аникитой Ивановичем, когда отказались высаживать наш корпус в Сконе глубокой осенью, дабы он не погиб там зимой от голода и холода! — сердито говорил царь своему послу в Голландии Куракину, только что прибывшему в Амстердам из Гааги.
Пётр сидел у жарко натопленного камина, зябко кутаясь в тёплый халат на вате (подарок китайского богдыхана), и сердито листал злополучную датскую «Декларацию».
Борис Иванович Куракин стоял перед царём почтительно, но достойно — умение прирождённого дипломата. А ведь начинал он свою карьеру не в Посольском приказе, а в Преображенском полку и только после Полтавской виктории был определён Петром на дипломатическую службу. Впрочем, уверенность Петра, что «гвардеец всё может», в случае с князем Куракиным полностью оправдалась. Борис Иванович показал себя способнейшим послом, одинаково ловко улаживающим дела и с Папой Римским, и с правительствами Голландии, Франции, Англии.
Через свою жену Лопухину Борис Иванович приходился царю свояком, но карьеру делал безо всякой родственной связи. Ведь после пострижения царицы Евдокии Лопухиной в монастырь родство с Лопухиными не сближало с царём, а удаляло. Однако Куракин сумел своей выдержкой и ревностью к общему делу внушить Петру такое уважение, что мог подавать независимый голос по всем иностранным делам. Вот и сейчас он спокойно заметил:
— Что Дания? Сие — политика малая! Хуже, когда такие лжи печатают в Лондоне! — Он протянул Петру небольшую брошюрку «Кризис Севера».
Царь машинально указал Куракину на кресло и начал читать первые страницы.
— Ну и ну... — Голова Петра, украшенная тёплым колпаком, возмущённо затряслась. — Я и не ведал, что у меня за пазухой есть такой адский план: завоевать всю Швецию, захватить остров Готланд, установить протекцию над Данией, Норвегией и всей Северной Германией! Что там ещё врёт автор?
— Дале он нагло пишет, что Россия со временем захватит всю торговлю на севере Европы, а также торговлю с Персией и Турцией и станет главною соперницей Англии! — рассмеялся Куракин.
— Что ж, для англичан торговля — главный аргумент, — задумчиво сказал Пётр.
— Так, государь. И ещё — все виктории россиян по этой брошюре предвещают скорое и неминуемое светопреставление! — пожал плечами посол.
— А я, конечно, для этого писаки антихрист и князь тьмы! И сие пишут не в раскольничьем скиту, а в просвещённом Лондоне! — Пётр сердито захлопнул книжицу.
Куракин развёл руками, улыбнулся лукаво:
— Счастье, государь, что сей пасквиль, хотя и издан в Англии, написан-то не англичанином. Как мне сообщает наш посол из Лондона, пасквиль сей сочинён шведским посланником графом Гилленборгом. И ещё одна новинка, на сей раз из приятных: граф Гилленборг боле никаких брошюрок на Флит-стрите печатать не будет!
— Отчего ж так? — Пётр недоверчиво взглянул на своего дипломата сквозь круглые очки, которыми пользовался для чтения.
Куракин усмехнулся: