Страница 61 из 97
Датского короля нельзя было узнать — так он был смел и воинствен. Ещё бы! Стоило ему появиться при войске, как неоднократно битые датчане тотчас одержали викторию. Что значит сражаться в присутствии короля! Да и этот бравый русский ротмистр, наверное, знал, что за его атакой следит сам король! Обратившись к сидевшему рядом Петру, король Фредерик важно заявил:
— Я полагаю, ключ к победе поднёс всем остальным на золотом блюдечке этот отважный драгун. Ежели вы позволите, я хочу его наградить высшим датским орденом — орденом Белого Слона!
— А я произведу его в полковники! Сей ротмистр в майоры был представлен ещё за Белую Церковь, в подполковники — за Прут. Вот ныне всё и сошлось. Зови Корнева, Данилыч! — приказал Пётр. Он находился в самом весёлом расположении духа. Ведь ему ныне удалось не токмо побить Стенбока, но и спасти сей викторией весь Северный союз от полного развала.
Однако Меншиков никого не позвал, а только склонил голову и сказал горько:
— Гибнут мои орлы на чужой земле, государь! Этого молодца пулька на исходе атаки нашла. Так что мой лекарь делает сейчас ему операцию. Будет ли жить, кто знает? Сам ведаешь, государь, тяжёлую руку отечественных эскулапов!
— Скорее надо кончать с этой войной и чёртовым шведским упрямством! — сердито буркнул Пётр и, встав, произнёс: — Здоровье героя, нашего полковника Корнева!
— Не только присоединяюсь к вашему тосту, но тотчас распоряжусь прислать к сему отважному воину моего личного лейб-медика! И ежели фельдмаршал не возражает, лечить новообъявленного полковника будут наши лучшие врачи в Копенгагене, — засуетился Фредерик.
Фельдмаршал не возражал. Вот только он и сам хотел бы получить орден Белого Слона. И получил-таки, когда в мае 1713 года упрямец Стенбок капитулировал наконец перед Меншиковым в Тонокгене.
Ранней осенью того же 1713 года огромный караван датских, голландских и английских торговых судов под сильным эскортом британской эскадры адмирала Джона Норриса прибыл в Ревель. На адмиральской шлюпке, которая отвалила от флагмана, сидел и бледный русский полковник Роман Корнев, чудом исцелённый королевскими медиками в Копенгагене.
Сэр Джон Норрис попробовал было, шаркая ногой по песку, сделать перед царём положенный по этикету реверанс, но Пётр рассмеялся, обнял дружески:
— Спасибо, сэр Джон, что купцов до нас довёл, оборонил от шведских каперов! Думаю, чем больше балтийская торговля, тем скорее мир! Не так ли?
— Так, так, государь! — радостно поддержал адмирал. — Торговля приближает мир, а мир стоит на торговле!
— Опять будет просить лес и пеньку для британского Адмиралтейства... — с раздражением посмотрел на англичанина сопровождавший царя генерал-адмирал Фёдор Матвеевич Апраксин. — А нам и для наших верфей сих материалов недостаёт!
— ...Ба, да никак Корнев?! — Пётр с высоты своего роста узрел стоявшего в задних рядах Романа и стиснул его в своих объятиях. — Ну как, вылечили тебя датские медикусы?
— Готов вернуться в свой эскадрон! — бодро ответил Роман.
— При чём тут эскадрон? — удивился Пётр. — Поезжай в Новгород и принимай новый полк! — И, заметив, что Корнев изумлён, весело рассмеялся: — Вот так они всегда, канцелярские крысы! Чаю, тебе и не передали из Военной коллегии, что я в присутствии его величества короля датского дал тебе полковничий чин! — Когда Роман в простодушной благодарности хотел упасть перед царём на колени, Пётр остановил его:— Негоже тебе, кавалеру ордена Белого Слона, на колени бросаться... Ты ныне, — Пётр хитро оглянул присутствующих, — должен перед всеми слоном выступать, как то делает другой кавалер этого ордена — Александр Данилович Меншиков!
На целебных водах в Пирмонте
Костлявая старуха с косой одинаково нежданно заглядывает и в хижину, и во дворец. Осенью 1715 года Пётр I почувствовал столь нестерпимые колики в почках, что слёг в постель и, страшно мучаясь, вызвал даже священника и приобщился Святых Тайн. Несколько дней вельможи в страшной тревоге ночевали во дворце, дабы не пропустить развязки. Иные, забегая вперёд, тайком подходили к царевичу Алексею, целовали в плечико. Все важные дела были отложены, и даже в Северной войне наступило затишье. Столь много значила в России воля одного человека: и как показала болезнь, в этом была не только сила державы, но и её слабость.
К счастью, новый царский лейб-медик Роберт Арескин (Арескиным он стал в Москве, а у себя на родине в Шотландии был Эрскин) сумел победить тяжёлый недуг. Но взял с Петра слово укрепить здоровье, отдыхая на знаменитых лечебных водах Пирмонта. И вот в конце мая 1716 года Пётр инкогнито, с небольшой свитой последовал в Пирмонт.
Западная Германия прямо на глазах оправлялась от долгой войны за испанское наследство: в городах весело и споро работали каменщики и плотники, в полях вёл свою борозду пахарь, уверенный, что урожай не будет вытоптан буйной конницей. Мир и покой опустились, наконец, на эту землю. В белом цвету стояли каштаны, буйствовала сирень в маленьких палисадниках, по вечерам жёлтые весёлые огоньки зажигались в окнах; гостеприимно, настежь, без страха перед солдатскими погромами, были распахнуты двери кабачков. Весело было ехать в открытой коляске по омытым весенними дождями дорогам, дышать полной грудью.
Доктор Арескин был умным и внимательным собеседником: закончил знаменитый во всей Европе медицинский факультет в Эдинбургском университете, имел в своей личной библиотеке тысячи книг.
Правда, Арескин тоже человек со своими слабостями и страстями. Пётр знал, к примеру, что его лейб-медик является горячим сторонником партии якобитов. Пётр любил послушать россказни доктора о прошлогоднем восстании в Шотландии под знамёнами Стюартов, но когда Арескин намекал на участие России в святом деле, царь только отмахивался: нам бы войну со шведами поскорее кончить, а не в английские дела соваться!
В Пирмонте инкогнито царя быстро раскрылось, граф пирмонтский спешно прибыл к знатному гостю и предложил ему свою роскошную резиденцию. Но Пётр наотрез отказался выехать из скромного дома почтмейстера, где расположился с доктором, попом Биткой и двумя министрами-дипломатами: канцлером Головкиным и отпущенным, наконец, на волю из Семибашенного замка в Стамбуле вице-канцлером Шафировым.
Дипломатов Пётр взял с собой неслучайно: по всему чувствовал, что в Северной войне начался медленный, но верный и долгожданный поворот к миру, именно дипломаты, а не фельдмаршалы и генералы будут вершить дела.
Пока что под наблюдением Арескина Пётр зажил в Пирмонте обычной курортной жизнью: принимал пилюли, пил в курзале целебную воду, много гулял в парке. Даже свой день рождения, 30 мая, отметил со своей свитой не вином, а бокалом минеральной воды. На другой день с опозданием примчался из Петербурга Сонцев, доставил письмо и презент от Екатерины Алексеевны: бутылку выдержанного бургонского.
За обедом (а обед подавался прямо в комнаты) Пётр самолично распечатал бутылку, посмотрел с насмешкой на красноносого и толстобрюхого попа Битку, жадно облизывающего губы (по приказу царя вся свита пила кислую минеральную воду), и налил всем по рюмочке. После чего снова закрыл бутылку и спрятал в шкаф.
— Вот так-то, — сказал он Битке, унылым взором проводившему бутылку, — боле доктор не велит!
Екатерине отписал с насмешливой лаской: «Письмо твоё получил и презент, но чаю, что дух пророческий в тебе есть, что одну бутылку прислала, ибо более одной рюмки его не велят в день пить: и так сего магазина будет у меня довольно. Впрочем, дай Бог, видеть вас вскоре: вода действует зело, только уже скучно стало!»
Однако долго скучать дела не дали. Сонцев доставил написанное тайными симпатическими чернилами письмо Петьки Кологривова. Бравый преображенец улучил случай и переправил то письмо уже из римской тюрьмы — замка святого Ангела, куда был посажен за вывоз из Рима славной статуи Венеры Таврической.— Ангельского страдальца давно потребно вызволить! — рассердился Пётр. И приказал Сонцеву: