Страница 37 из 97
«Неважно, что ростом не вышел, был бы умом не обделён...» — говаривал князь при зачислении дворянских недорослей в свой полк. У семёновцев с самого основания полка были свои привычки: там, где преображенцы шли мерным шагом, семёновцы — бегом, где преображенцы стояли щитом, семёновцы рассыпались цепью, словом, то был полк так называемой лёгкой пехоты, скорый на ногу, лёгкий на подъём.
Выскочив с разъездом на лесную поляну, князь Михайло сразу определил, что колонна Меншикова неожиданно атакована на марше и что шведы вот-вот загонят её в лес. И хотя он недолюбливал светлейшего и почитал его главным своим соперником по воинской удаче и славе, однако и на минуту не задумался: подать аль не подать сикурс Меншикову? Более того, каким-то неопределённым, развившимся за долгие годы войны чувством князь Михайло сразу уловил, что сейчас решают минуты, и, не построив семёновцев в правильную линию, повёл их в атаку. Заходил-то он сейчас во фланг и в тыл шведам, правильно рассчитав, что, поставленные между двух огней, шведы не выдержат. И впрямь, не ожидавшие атаки с тыла гренадеры Кнорринга ударились в бегство, и князь Михайло вместе со своими гвардейцами отбил захваченную русскую батарею, пушки эти снова повернули против шведов, и весь их левый фланг был за какие-нибудь полчаса разгромлен наголову. Правда, Шлиппенбах успел-таки в порядке отвести своих драгун и выстроил их для новой атаки. Но к этому времени возглавляемые самим Петром преображенцы и астраханцы стремительно прошли через лес и, построив правильную линию, приняли на себя конную атаку. Шведская кавалерия была встречена столь жестоким огнём, что драгуны Шлиппенбаха смешали ряды и завернули назад, так и не врубившись в русскую пехоту.
— Распорядись играть общее отступление авангарду! — приказал Левенгаупт адъютанту. И, обратившись к Клинкострёму, добавил: — Говорят, господин дипломат, вы большой любитель театра. Ну что ж, вы видели первый акт воинской драмы. Отправимся же на главную позицию и узрим главное действие.
— Да, это интереснее, чем Расин в Дроттингхольском театре! Но надеюсь, поворот театральной сцены будет в наших руках! — Легкомысленный дипломат тряхнул буклями версальского парика и поскакал вслед за генералом, заранее представляя, какими красками опишет он в салоне принцессы Ульрики Элеоноры полное превратностей сражение.
А Левенгаупт уже забыл о своём спутнике, весь поглощённый новыми заботами и соображениями.
«Столь удачно начать и столь плохо кончить! — мрачно размышлял шведский командующий. — Эти русские дерутся как черти! Надобно принять меры предосторожности и немедля отозвать на подмогу рейтарские полки, посланные для охраны той части обоза, что уже ушла на Пропойск».
Печально запели отступление горнисты Шлиппенбаха. Две колонны русских соединились тем временем на поле баталии. Только справа в лесу раздавались отделённые выстрелы: это спешившиеся сибирские драгуны Меншикова догоняли разбежавшихся по лесу шведских гренадер.
Пётр обнял светлейшего:
— Что скажешь, камрад? Запоздай наш сикурс, почитай, сидел бы ты, яко кулик в болоте.
В этот миг адъютант доложил о первых трофеях: взяты были четыре знамени, две пушки, сотни пленных. Но самый большой трофей доставил под конец арьергардного боя вахмистр Кирилыч, приведший найденного им в лесной яме генерал-адъютанта графа Кнорринга прямо к Меншикову.
Вид у парижского щёголя был самый жалкий. При бегстве и падении в медвежью яму граф изодрал свой кафтан, потерял парик, оцарапал лицо. Тем не менее он отвесил светлейшему ловкий версальский поклон, вызвавший невольный смех и Меншикова и его офицеров.
— Как тебя угораздило поймать столь важную птицу? — весело спросил светлейший.
Кирилыч развёл руками.
— Зашёл я в те кусты по большой надобности, — простодушно начал он свой рассказ, — от конной тряски да сырых грибов брюхо свело! Токмо справил дело, глянь, подо мной, в яме, значит, как зашуршит... Я хвать за ружьё, думаю, медведь! А вместо медведя, гляжу, швед вылазит! Ну что швед? Швед не медведь, привычное дело, я его враз и скрутил!.. — не без лукавства объяснил Кирилыч свой триумф. Лукавил же Кирилыч потому, что надобно было оправдать столь постыдное для вахмистра дело, как отлучка с поля баталии, хотя бы и по неотложной надобности. Однако по гомерическому хохоту Меншикова и других офицеров Кирилыч понял, что прощение ему выходило полное.
— Так ты, стало быть, по его сиятельству сперва артиллерийский залп дал? — заходился от смеха Меншиков. — А будя там медведь? Быть бы тебе, Кирилыч, с драной ж...!
Меншиков хорошо знал Кирилыча, коего трижды самолично наказывал за разные проделки и трижды прощал за подвиги.
— Как же мне его теперь наградить, господа? С одной стороны, за поимку генерала вахмистр сей достоин первого офицерского патента. А с другой — он же генерала взял с явного перепугу, от медвежьей болезни... — сквозь смех обратился Меншиков к своим офицерам.
В этот самый момент подскакал Пётр, ездивший самолично разглядывать главную шведскую позицию. Ещё издали он увидел заходящегося от хохота Данилыча, смеющихся генералов и офицеров штаба. Ощущение близящейся победы, возникшее в Петре после того как столь удачно был опрокинут авангард шведов, ещё более усилилось от одного вида молодых и задорных офицеров, находящих в себе силы смеяться в короткий перерыв баталии.
— Мин херц, тут такое... — Данилыч весело пересказал Петру историю.
«Коль смеются, значит, есть ещё силы, значит, и дале на кровь пойдут! — мелькнуло у Петра. — А крови ещё много сегодня будет пролито...» Он вспомнил ровные ряды шведов, что поджидали русских за перелеском.
— Так не чаю, мин херц, чем наградить сего вахмистра?! — Меншиков лукаво развёл руками.
— Прежде чем наградить, ему потребно желудок поправить! — поддержал Пётр шутку. — Дать ему для затравки порцию можжевеловой водки! Она, учёным медикам то хорошо ведомо, паче всего желудок крепит! — И, окинув взором офицеров, Пётр молвил уже серьёзно: — О наградах же, почитаю, рано вопрошать. За рощей той... — он указал на сосновый перелесок, — стоит главная сила шведов.
И точно подтверждая царские слова, за перелеском громыхнули шведские пушки: то шведы встречали выходившую к Лесной русскую гвардию.
Выходящие русские полки (драгуны спешивались и шли в общем строю) были встречены столь жестоким артиллерийским огнём, что поначалу попятились в перелесок, под прикрытием которого снова выстроили свои линии. Выйдя из леса уже правильными рядами, они прямо двинулись на сближение со шведами и, подойдя на сто саженей, ответили на огонь неприятеля дружными залпами. Обе армии стояли теперь не более чем в ста метрах друг от друга, выстроенные каждая в четыре линии, и меж ними шёл тот огневой бой, который и почитался регулярным боем по тогдашней линейной тактике. Солдаты задних рядов перезаряжали ружья и передавали их в первый ряд, по приказу взводных офицеров плутонги давали залп, стрельба так и именовалась — стрельба плутонгами. Места убитых и раненых спешно заполняли солдаты задних рядов. Судьба баталии зависела от того, кто устоит под частым огнём противника.
Пальба продолжалась без малого более двух часов, но нашла шведская коса на русский камень. Вопреки суждению Левенгаупта, что русские солдаты не выдержат регулярного огневого боя, — они стояли неколебимо, отвечая огнём на огонь, выстрелом на выстрел. Многократные залпы шведов опустошали русские ряды, так же как и залпы русских — ряды шведов.
— Это же настоящая бойня! Прикажите моим драгунам атаковать русских в конном строю, и я ручаюсь, что прорву их строй! — подскакал к Левенгаупту Шлиппенбах.
Но шведский командующий отрицательно покачал головой:
— Я начну атаку — только когда возвратится наш авангард! Сторожите мост, Шлиппенбах! И помните: там ключ ко всей баталии!
Адам Людвиг сердито натянул поглубже шляпу: пошёл снег, задул ледяной ветер, начиналась не осенняя даже, а настоящая зимняя круговерть.