Страница 27 из 97
Но, покидая Гродно, Пётр вызвал для доверенного разговора Аникиту Репнина, Михайлу Голицына и Якова Брюса.
— Вот что, отцы-командиры! — напутствовал их царь. — Доверяю тебе, Аникита Иванович, армию, тебе, князь Михайло, гвардию, а тебе, Яков, артиллерию. Чтобы во всём был порядок! Но генеральной баталии шведу не давать! Тут вам и король Август, и фельдмаршал Огильви не хозяева! Это мой царский наказ!
Отъезжая от армии, Пётр был уверен, что швед из Варшавы до лета не двинется. Но король Карл имел особую армию, составленную из крестьян-северян. Такая армия способна была воевать и зимой. И в конце декабря, на Рождество 1706 года, перешла через замёрзшую Вислу и двинулась на российское воинство, беспечно отдыхавшее на зимних квартирах.
Первыми отступили драгуны Меншикова: от Варшавы проскакали мимо Гродно на Минск. Данилыч не желал подчиняться ни королю Августу, ни фельдмаршалу Огильви.
Затем ночью из русского лагеря сбежал и главнокомандующий Август со всей своей кавалерией, да ещё захватив с собой отряд русских драгун. Бегать королю было не впервой, а отчего не бежать, коли весело бренчит тугой кошелёк?
Пехота осталась в Гродно. Огильви не последовал ни за Меншиковым, ни за королём. Но русские солдаты недаром несколько месяцев крепили Гродно: когда шведы появились перед крепостью, атаковать они не решились. На обледеневшем валу плечом к плечу стояли армейские полки Аникиты Репнина и гвардия Михайлы Голицына, а с бастионов уставились тяжёлые полевые орудия Якова Брюса. Даже горячий шведский король, осмотрев укрепления Гродно, не решился пойти на приступ, приказал отступить на несколько вёрст и начать блокаду крепости.
Но Новый год в Москве для Петра был решительно испорчен, когда прискакавший гонец привёз известие о бегстве Августа, отступлении Меншикова и о блокаде армии Огильви в Гродно.
Ох, как жалел Пётр Алексеевич, что, зная о ненадёжности союзничка, выдал-таки ему субсидию.
— Ведь для сего королька деньги не артерии войны, а цели всех его кампаний, — зло сказал Пётр главе Преображенского приказа Ромодановскому и в тот же вечер, прямо с новогодней ассамблеи, помчался в Минск, к армии.
Меншикова Пётр встретил за Смоленском в Дубровно. Светлейший стоял перед царём не без смущения. Ведь его кавалерия прозевала шведов у Варшавы, пока весело праздновала Рождество в Пултуске. И надо же было ему отписать царю с того праздника, что в Варшаве, мол, всё смирно и шведский король Каролус отдыхает на зимних квартирах. А коварный швед в тот же час перешёл по льду Вислу и двинулся на Гродно. Драгуны Меншикова оказались отрезаны от пехоты и гвардии в Гродно, и пришлось скакать светлейшему князю в обход прямо на Минск, а дале навстречу царю в Дубровно.
В Гродно же никто не ждал шведов, и теперь Огильви трубил на всю армию, что он, Меншиков, праздновал труса — ускакал от шведа во всю прыть, бросив в бегстве поводья. На воинском совете в Гродно Огильви, не стесняясь, попрекал Меншикова в трусости и коварстве. Король Август, как командующий войсками, на вопросы русских генералов: что же делать пехоте, когда её бросила кавалерия? — просто не отвечал.
Генерал Репнин предложил тогда немедля отступать к Полоцку, но фельдмаршал Огильви заявил, что без драгун пехоте одной в поле выходить никак нельзя — лучше укрыться за бастионами Гродно и защищать фортецию до лета, пока на помощь не придёт саксонская армия. В конце совета новоявленный командующий, король Август, придумал ещё хитрее: отправить протокол военного совета за тысячу вёрст, в Москву: пусть, мол, царь Пётр там и принимает решение. Но совет Огильви — дожидаться помощи саксонской армии — король хорошо запомнил, и тёмной ночью 17 января, как только шведы отошли на восток от Гродно, король в сопровождении драбантов Флеминга и прихватив четыре полка русских драгун, стоявших в Гродно, бежал из крепости, заявив Огильви, что он скачет на юго-запад, дабы привести на помощь русской пехоте саксонскую армию. Огильви был доволен: теперь он один командовал всеми войсками в Гродно.
— Яков Вилимович, что делать? Главнокомандующий бежал на юг, начальник кавалерии на восток, а припасов провианта, как мы осмотрели с князем Михайлой армейские склады, нам едва на месяц хватит?! — воззвал к Брюсу Аникита Иванович Репнин.
— А каковы планы у фельдмаршала? — спросил Брюс, который не менее Репнина и Голицына был поражён бегством короля и светлейшего князя.
— Да мои гвардейцы докладывают, что наш королёк польский перед своим ночным бегством дал тайную аудиенцию Огильви и обещал через пару недель привести к Гродно всю саксонскую армию, — сообщил Голицын.
— Не придут саксонцы, ведь против них стоит у Варшавы корпус фельдмаршала Рёншильда! — взорвался Репнин.
— Дау Рёншильда и восьми тысяч солдат не наберётся, а у саксонского фельдмаршала Шуленбурга двадцать тысяч пехоты да король Август приведёт к нему четыре тысячи своих драбантов и наших драгун. Неужто двадцать четыре тысячи Шуленбургу не хватит, чтобы смести Рёншильда с варшавской дороги? — удивился Брюс.
— Не хватит, Яков Вилимович, честное слово, не хватит! — простуженным голосом просипел Репнин. — Ты не видел, как бегают сасы от шведа, а я сам ту игру под Ригой видел!
— Что же, одно доложу вам, господа генералы: пороха и ядер у моих тяжёлых орудий на всех шведов хватит. Недаром Каролус на штурм пойти не решился, а отступил на вёрст от Гродно. Ну а ежели провиант на исходе, о том срочно надобно сообщить государю. Пошли-ка ты, Михаил Михайлович, разъезд своих гвардейцев по дороге на Слуцк — там у шведа караулов нет, вот и отвезут наше письмо прямо в руки государю. Верно, царь Пётр давно уже не в Москве, а в Минске. Ведь у нас здесь цвет русского войска, и терять его государь никак не захочет! — твёрдо сказал Брюс.
Оба генерала согласились и тут же набросали послание к царю.
— Есть у меня один гвардеец в Семёновском полку, родом с Припяти. Все здешние пути-дороги знает и говоры тутошних мужиков ведает. Офицер храбрый, могутный, такой сквозь все шведские заставы и разъезды пробьётся! — задумчиво заключил князь Михайло, когда Репнин спросил, с кем послать генеральское письмо. — А по имени сей гвардионец, как и тот апостол-ключник, — Пётр!
— Что же, Михаил Михайлович, ты своих гвардейцев лучше всех нас знаешь. Пусть сей новоявленный ключник и подберёт ключи к шведской заставе. А коли он здешние говоры разумеет, вырядим-ка его в мужицкий зипун да дадим добрых лошадок — вот удача Петру-ключнику и улыбнётся! — весело заключил Репнин...
26 февраля 1706 года оказался для царя Петра днём известий.
Первую весть в царскую ставку в Минск доставил обер-камергер короля Августа фон Витцум.
Пётр даже вздрогнул, когда во двор влетел эскадрон саксонских рейтар, а из-под медвежьей шубы, накинутой на мужицкие розвальни, выскочил посиневший от мороза королевский слуга и, кутаясь в коротенький заячий тулупчик, резво взбежал по обледеневшему крыльцу.
Кого царь Пётр не ожидал в Минске, так это сего быстроногого Августова посланца!
«Не иначе как привёз сей петиметр мне недобрую весть!» — мелькнуло у Петра, пока фон Витцум отогревался, прижавшись к нагретой мужицкой печке. «И какие глаза-то юркие! Нет, не иначе как недобрую весть привёз сей вертопрах!» Предчувствие царя не обмануло. Письмо от друга, брата и соседа короля Августа было самое горькое: саксонская армия графа Шуленбурга, бодро маршировавшая из Саксонии к Варшаве, была разгромлена шведским фельдмаршалом Рёншильдом под маленьким городком Фрауштадтом в Силезии.
— Дивизия Неймана разбита, погибло семь тысяч солдат, потеряны все пушки, бригада наёмников-французов изменила и перебежала к шведам!.. — причитал фон Витцум.
— Ну, а русский вспомогательный корпус? Что с ним? — вырвалось у Петра.
— Сражались упорно, но погибли! А тех ваших солдат, кого шведы в полон взяли, по указу Каролуса, обнаготили и ругательски, положа по два и по три один на другого, перекололи на снегу копьями и багинетами. И тако из россиян спаслось живых и раненых всего 1600 человек. Так Рёншильд жестокосердно с русскими поступил, воевал как палач, а не как фельдмаршал! — Фон Витцум закончил свой рапорт с нежданным воодушевлением: — Одно хорошо, сир: ваш брат и сосед, король Август, стоял в тот час в резерве со своей кавалерией, всё хорошо видел и сумел вовремя отступить!