Страница 21 из 97
За столом сидели как старые боевые товарищи. Пригласили и храброго капитана Чикина, пили за его здоровье, помянули и погибших воинов.
На другой день, собрав все тяжёлые осадные орудия, Брюс поспешил к Нарве.
Шведский комендант Нарвы генерал Горн с высоты бастиона «Виктория» с презрением рассматривал русский лагерь, в котором сегодня царило очередное оживление. На одну такую игру русских он неделю назад попался, когда принял переодетые в шведские мундиры русские гвардейские полки за подходящий сикурс генерала Шлиппенбаха. Он вывел тогда за стены крепости эскадрон рейтар и два батальона пехоты, дабы нанести дольхштосс — удар кинжалом в спину по войскам этого павлина Шереметева, и его конники попали в плен. Слава Богу, гренадеры вовремя отступили и укрылись за укреплениями крепости.
Воспоминание было неприятное, и Горн поморщил узкие бесцветные губы. Что ж, у него есть и воспоминание о той памятной нарвской битве 1700 года, когда шведы смели весь русский лагерь. Тогда после виктории молодой король Карл XII прибыл в Нарву как победитель, обнял своего старого служаку Горна и произвёл его из полковников в генерал-майора. Как жаль, что король не пошёл тогда сразу на Новгород и Москву, тогда вся война пошла бы иначе. И не взяли бы русские ни Нотебург, ни Ниеншанц (незадачливых комендантов этих фортеций, выпущенных русскими на свободу, он, Горн, посадил в тёмные казематы нарвского замка, как государственных изменников). Уж он-то, генерал Горн, никогда не сдаст Нарву и будет высоко держать шведское знамя на бастионах фортеции!
Но что это творится у русских? В подзорную трубу было хорошо видно: меж выстроенными полками скачет сам царь московитов, рядом с ним Меншиков и какой-то незнакомый толстяк в белом австрийском мундире, а позади них в телеге везут бедного Шнютте — да-да, его вечного соперника из Дерпта, полковника-хвастуна. Значит, русские взяли-таки Дерпт.
Толстяком в австрийском мундире, скакавшим рядом с царём и Меншиковым перед выстроенными во фрунт полками, был фельдмаршал Георг Бенедикт Огильви, который после долгих переговоров в Вене с Паткулем перешёл с цесарской на русскую службу и подписал контракт на три года. Конечно, Пётр охотнее подписал бы договор с принцем Евгением Савойским, но венский кабинет и не думал отказываться от прославленного полководца, который так нужен был Габсбургам в войне за испанское наследство. А вот от Огильви имперцы отказались охотно — генерал не блистал викториями ни над турками, ни над французами.
Ведший переговоры от имени Петра новый тайный царский советник Иоганн Паткуль как особое достоинство фельдмаршала отмечал знание им славянских языков. Огильви действительно служил некоторое время в Чехии и Ванате, командовал чешскими, сербскими и хорватскими полками, «угадывал» славянскую речь, понимая разговор, хотя команды он отдавал по-немецки. Впрочем, сей старый шотландский наёмник хорошо знал, что такое «орднунг», крепкий воинский порядок, и Пётр полагал, что он наведёт такой порядок в его растущей год от года армии. Посему царь положил Огильви высокое жалованье в тысячу ефимков в месяц, содержание штаба и двора за царский счёт (а дворня у фельдмаршала была в добрую сотню слуг) и относился к цесарцу очень предупредительно. Но только первые же советы нового фельдмаршала Пётр не принял. Цесарец добросовестно осмотрел все осадные работы русских, но, взглянув на мощные бастионы Нарвы, щетинившиеся сотнями пушек, заявил царю, что фортеция неприступна и надобно брать сперва не Нарву, а лежащий на другой стороне реки Наровы Ивангород, а к Нарве стянуть 70-тысячную армию.
— Да Ивангород через неделю и сам сдастся, ежели Нарва падёт. В сей крепости и гарнизону не боле двухсот солдат! — резко заявил Меншиков, бывший на консилии.
— Ивангород и впрямь крепостца, а не крепость, а Нарву, государь, можно взять, коли устроить здесь такой же «огненный пир», что мы токмо что устроили шведам в Дерпте. Ручаюсь, мои тяжёлые пушки пробьют бреши в двух старых шведских бастионах Гоноре и Виктории! — Яков Вилимович после взятия Нотебурга, Ниеншанца, Копорья и Дерпта приобрёл уверенность опытного бомбардира.
— Гут, Яков, гут! — согласился с ним и другой опытный бомбардир, Пётр Михайлович, и его слово было, конечно же, решающим. Но и своего нового фельдмаршала Пётр обидеть не хотел, потому сказал: — Дабы отвратить всякий сикурс Шлиппенбаха от Ревеля, нас прикроют войска Шереметева, подходящие с Дерпта, а дабы адмирал де Пру десант не учинил — выдвинуть на взморье полки Апраксина. Вот и соберём вокруг Нарвы ежели не семьдесят, то пятьдесят тысяч войск. Второй конфузии под Нарвой не будет, а на приступ пойдут охотники тремя колоннами. Да в охотники берите в первую голову тех офицеров и солдат, что под первой Нарвой были. Они злее драться будут — обиды, чай, не забыли! — на сём Пётр завершил военную консилию.
Взревели 24-фунтовые, 18-фунтовые и 12-фунтовые тяжёлые пушки Брюса, подали свой голос пудовые гаубицы и мортиры — десять дней и ночей продолжался «огненный пир» у бастионов Нарвы. Ночью вели стрельбу при свете факелов и огненные шары бомб прочёркивали августовскую ночь.
Рухнула стена в бастионе Виктория, а затем брешь проломили и в Гоноре.
— Что же, государь, они должны сдаться, у них нет выхода! — важно заявил Огильви царю, лицо которого почернело от порохового дыма, как и лицо стоявшего рядом Брюса.
С батареи ясно было видно, как мельтешат фигурки шведских солдат, пытавшихся заделать пролом. Новый залп тяжёлых русских орудий сносил их в пропасть как яростный северный норд жёлтую осеннюю листву.
— А что, ежели послать к Горну пленного коменданта Дерпта? Пусть он предложит сдать фортецию на почётных условиях! — щёлкнул шпорой Меншиков. Он только что прискакал на батарею и в развевающемся пурпурном плаще, блестящих латах и в сверкающем на солнце кирасирском шлеме был похож на бога Марса, явившегося поприветствовать чумазых пушкарей!
— А что, Яков, потрудились мы славно. Проломы сделали знатные, может, генерал Горн и капитулирует?! — по-озорному блеснул глазами Пётр. И приказал Огильви: — Господин фельдмаршал, отправьте в фортецию Шнютте с парламентёрами. Горн может сдаться на тех же почётных условиях, что и коменданты Нотебурга и Ниеншанца!
— Не отдаст сей гордец тебе шпагу, государь! — Брюс мыл чумазое лицо в тазике с горячей водой, принесённой денщиком. И, вытираясь белоснежным полотенцем, добавил: — Помнишь, пленённые шведы говорили: держит гордец Горн тех комендантов в казематах, яко изменников. Хотя какой старик Шлиппенбах изменник, как он Нотебург оборонял?!
Пока Брюс так рассуждал, из ворот крепости выкатился Шнютте — гордец Горн не пожелал даже видеть бывшего коменданта Дерпта.
— Да он какой-то истукан! — возмутился даже хладнокровный Огильви.
— Вот мы и сокрушим истукана! — Пётр насмешливо бросил Брюсу: — Рано изволил мыться, господин бомбардир!
Брюс сощурил глаза в ответной усмешке:
— А вот мы сейчас намылим шею шведскому гордецу!
И снова заревели тяжёлые осадные пушки, а Меншиков понёсся в лагерь готовить штурмовые колонны.
9 августа средь бела дня, а не ночью, что было неожиданно для шведов, после того как Горн высокомерно отверг второе мирное послание, солдаты-охотники со штурмовыми лестницами густо повалили из апрошей, подведённых почти под самые бастионы, и через сорок пять минут ворвались в проломы. Но Горн и тогда не пробил «шамад». Бой перенёсся на узкие улочки старой Нарвы. Поскольку многие горожане записались в гарнизонные солдаты и получили ружья, то в русских стреляли из окон домов, с чердаков и крыш. Разъярённые солдаты в ответ стали врываться в дома и подворья, сметая всё на своём пути. Началась резня. Шум битвы подкатился к комендантскому замку, и вот только тут генерал Горн приказал бить «шамад» в барабаны.
Бой в городе продолжался более двух часов. Пётр не захотел дожидаться, пока над комендантским замком взовьётся белый флаг, Огильви примет капитуляцию и царь въедет в город победителем на белом коне, яко и подобает монарху.