Страница 19 из 97
Пётр сам командовал первым абордажным отрядом, вторым командовал Меншиков. Пользуясь утренним туманом, русские лодки подошли к фрегатам, и солдаты бросились на абордаж. Шведы ожесточённо сопротивлялись, так что только трое из них попали в плен. Пётр был в восторге и закричал, увидев, как спускают шведский флаг: «Небываемое бывает!»
Впоследствии такая же надпись была выбита на памятной медали, выпущенной в честь первой победы русского флота на Балтике. Восторг Петра перед «небываемой викторией» можно понять: он увидел, что эскадра Нумерса, потеряв два фрегата, очистила взморье. Свободное море открылось во всей его шири. И царь, обычно неохотно принимавший награды, радостно принял орден Андрея Первозванного, которым вместе с ним был награждён и Меншиков.
Здесь когда-то начинался великий путь из варяг в греки. Теперь один из концов этого пути был в руках Петра. Он твёрдо решил от Балтики не отступать. Но шведам пока принадлежала и Финляндия, и Эстляндия — и с севера, и с юга они могли выйти на Неву. Чтобы сохранить в своих руках взморье и невский путь, Пётр решил строить здесь крепость, а затем заложить порт. Рождался замысел Санкт-Петербурга.
— Помнишь, Яков, как покойный король английский Виллем обещался вымолить у шведов для России хотя бы один порт на Балтике? Умный был правитель, мир праху его. Понимал, что сей порт не токмо для России, но и для английского и голландского купечества прямую пользу принесёт. Думаю, теперь бы он улыбнулся, увидев, что вымаливать у шведов ничего не надобно — мои войска взяли Ниеншанц, и вот оно, — море, Балтика! — Пётр несколько раз в те дни выезжал в устье Невы на небольшом ботике. На сей раз он захватил с собой в поездку Брюса, генерала учёного, сведущего и в гиштории и географии.
— Иоанн Грозный двадцать пять лет воевал, дабы выйти к Балтике, и не преуспел! — продолжал рассуждать Пётр. — В Смутное время потеряли и сей единственный прямой выход по Неве в Европу. Вот ныне вернулись! Так станем здесь на века, твёрдой ногой!
— Но, государь, ведь война не кончилась. Генерал Кронгиорт со своим корпусом на реке Сестре, в тридцати верстах от Невы, а на юге шведские гарнизоны ещё пьют кофе в фортециях Копорье и Ям! — напомнил Брюс, как он умел напоминать — вежливо и со смыслом.
— Помню, помню! — сердито буркнул Пётр и повернул руль, возвращая ботик с моря в устье Невы. — Для того и взял тебя, дабы объявить: поедешь под Копорье к войскам Шереметева. Борис Петрович слёзно о сём просит, так ему понравилось, как под твоей командой осадные пушки и мортиры под Шлиссельбургом и Ниеншанцем музыку сыграли! Ну, а я сам двинусь на Сестру супротив Кронгиорта, загоню незадачливого генерала обратно в Выборг! А здесь, — Пётр указал на острова, разделённые протоками Невы, — заложим крепкую фортецию, а позже выстроим второй Амстердам — и порт, и город. Любуйся, Яков: вот остров Фомин, тот Васильевский, дале Берёзовый и Крестовский. Не дивись русским названиям, ведь всё это Спасский погост Водской пятины Великого Новгорода. Шведы веками хотели захватить эти земли. И в 1240 году явились под предводительством ярла Биргера, но здесь, на Неве, их встретил святой князь Александр и разбил наголову, за что и удостоен был от народа имени Невский. В 1300 году снова шведы являются и ставят фортецию Ландскрону — венец края, Римский Папа даже своего фортификатора для того прислал. Да токмо напрасно. На другой год сию фортецию взяли и разорили новгородцы. И вот в Смутное время является генерал Делагарди, а за ним и сам король-воин Густав-Адольф пожаловал: взяли Орешек, заложили Ниеншанц, думали, навек отрезали Россию от моря...
— Да токмо явился ты, государь, со своей новой армией, возвернул Орешек, взял Ниеншанц и вышел к морю. Почитаю, вековой спор на сём и завершился! — весело рассмеялся Брюс.
— Не торопись, Яков. Сам же вещал: война ещё не кончилась. Смотри — из всех островов для крепкой фортеции выбираю вон тот маленький — он самый весёлый, и замыкает и Неву, и Невку, мимо него шведской эскадре никак не пройти!
— Государь, но остров сей по-фински зовётся Япни-Саари, что в переводе Заячий! — возразил было Брюс, но царь только рукой махнул.
— А в моём переводе сей остров: Люст-Эйсланд — Весёлый остров! — Пётр легко перескочил через борт дубового бортика.
На другой же день, 16 мая, в день Святой Троицы, Пётр, взяв заступ, выкопал первый ров для государева больверка. В ров поставили ящик из камня, царь положил в него золотой ковчег с мощами святого апостола Андрея Первозванного, священники окропили ларец святою водою, и Пётр покрыл ящик каменною доскою с надписью: «От воплощения Иисуса Христа 1703, мая 16-го, основан царствующий град Санкт-Петербург великим государем, царём и великим князем Петром Алексеевичем, самодержцем всероссийским».
Всего в крепости Пётр велел заложить шесть земляных бастионов (больверков). Для ускорения работы следить за работой первого стал он сам, на второй был назначен генерал-губернатор Меншиков, на третий — Головин, на четвёртый — Никита Зотов, на пятый — князь Трубецкой, на шестой — Кирилл Нарышкин.
Супротив шведского флота на Васильевском острове была заложена сильная батарея, командовать которой был назначен по совету Брюса такой опытный фортификатор, как Василий Корчмин. К ещё большему удовольствию Брюса, обер-комендантом и новой крепости, и города Санкт-Петербурга был назначен его родной брат Роман, который за отменную храбрость, проявленную в боях за Нотебург и Ниеншанц, получил чин полковника. Сам же Яков Вилимович поспешил в лагерь фельдмаршала Шереметева с тяжёлыми орудиями.
Борис Петрович принял артиллериста с радостью.
— Глянь, королевич, какие крепкие фортины ставили древние новгородцы. Говорят, замешивали растворы на сырых яйцах, посему мои полковые пушечки ничего поделать здесь не могут. Ядерки отскакивают от древних стен, яко орешки! Вся надежда здесь на твои пудовые пушки.
Старый воитель не ошибся. Брюс умело расставил осадные батареи, и тяжёлые осадные орудия легко пробили проломы. Копорье сдалось.
«Слава Богу, — отписал фельдмаршал Петру I, — музыка твоя, государь, пушки и мортиры, бомбами хорошо играет: шведы горазды танцевать и фортеции отдавать: а если бы не бомбы, Бог знает, что бы делать!»
К другой старинной крепостце Яму (Ямбургу) даже не понадобилось тащить тяжёлый артиллерийский парк — сама сдалась.
Шереметев расставался с Брюсом дружески — дал в его честь победный обед. Он упорно называл Брюса королевичем — играла старобоярская спесь, приятно было принимать не просто генерала-служаку, а выходца хотя и из угасшего, но королевского рода. Об одном сожалел Борис Петрович: не было за столом доброго пива, к которому он привык в своих походах в Эстляндию и Лифляндию.
Подъезжая к Санкт-Петербургу, Брюс увидел, как преобразились эти полупустынные прежде края. Работали каменщики, визжали пилы и стучали топоры плотников, тысячные обозы тянулись по пустынным прежде дорогам. Оказывается, для постройки своего парадиза царь в первый же год согнал двадцать тысяч каменщиков, плотников и других работных людей, бросил на земляные работы солдат и пленных шведов, и вот уже на государевом бастионе взвилось знамя: царский орёл держал в когтях карты четырёх морей — Белого, Балтийского, Азовского и Каспийского.
— Судя по всему, Роман, государь и дале будет проводить морскую политику, — заметил Брюс старшему брату, когда отыскал, наконец, его домик в одно жильё. Домик был неказистый, дрожал на сыром грунте от проезда простых телег, зато супротив домика обер-коменданта был такой же, именуемый «малым домиком» самого царя. Только вот по примеру предков в доме Романа не гудела русская печь, а потрескивал английский камин.
— Что ж, Яков, я видел, как государь вёл войска супротив Кронгиорта на реке Сестре и отбросил шведов к Выборгу. Я верю, все моря будут в его воле.
— Но война-то ещё не кончилась, — возразил младший Брюс.