Страница 4 из 8
Важнейшей, прежде всего, практической проблемой было вписать в концепцию «революционной законности» революционную целесообразность. Право на сохранение этого понятия в юридической практике было принципиально важно для большевиков, поскольку оно было критерием безусловного следования во всех юридических действиях политической догме. Он позволял при необходимости проигнорировать требования закона и действовать на основе прямых директивных указаний. Особенно важно это было в условиях нэпа, когда требовался контроль над частным капиталом с целью своевременного предотвращения возможных угроз с его стороны для советской системы. Теоретически трудно найти взаимосвязь революционной законности и революционной целесообразности, поскольку при любых теоретических построениях законность не предполагает иного, кроме как точного выполнения законов, революционная целесообразность же – прямая противоположность, так как в ее основе игнорирование закона ради достижения политических целей. Решалась эта неразрешимая проблема теоретическими ухищрениями и практически малосодержательными рассуждениями. Утверждалось, что любой закон содержит революционный смысл, дух и революционную цель (революционная законность – это законы, установленные революцией), и при применении закона надо руководствоваться не только мертвой буквой закона, но и данными категориями. Поэтому революционная законность не исключает революционной целесообразности, а должна комбинироваться с ней, чтобы достичь революционной цели[16]. В результате общий подход правопонимания в рамках «революционной законности» сводился к двум основополагающим тезисам. С одной стороны, право есть инструмент воздействия на развитие страны правовым порядком, когда «диктатура пролетариата действует через революционную законность»[17], с другой, возникающие революционные интересы и потребности при необходимости могут потеснить правовые средства, когда они не обеспечивают решение возникающих политических и идеологических проблем.
Не могли большевики и отказаться от принципа классовости права, ибо это противоречило бы самой сути марксистского мировоззрения. Классовая трактовка права позволяла интерпретировать законность как волю господствующего класса, которая, в свою очередь, олицетворялась с политикой правящей партии, что давало возможность действовать государству при необходимости вне правовых рамок. Поэтому революционная законность воспринималась не иначе как правопорядок, установленный диктатурой пролетариата. «Что такое советский закон? Советский закон, если у нас есть пролетарская диктатура, есть закон пролетарской диктатуры. Что такое нарушение законов пролетарской диктатуры? Нарушение законов пролетарской диктатуры есть ломка пролетарской диктатуры» [18].
Необходимо акцентировать внимание и на еще один существенный фактор, принципиально повлиявший на содержание концепции «революционная законность» – это новая экономическая политика. Новая экономическая политика породила, как уже говорилось, для большевиков острейшее политическое и мировоззренческое противоречие. С одной стороны, невозможно было сохранить власть без улучшения экономического положения путем предоставления свободы экономической деятельности. С другой стороны, это влекло за собой неизбежное усиление капиталистических элементов, представлявшие опасность для режима. «Свобода торговли, даже если она вначале не связана с белогвардейцами, как был связан Кронштадт, все-таки неминуемо приведет к этой белогвардейщине, к победе капитала, к полной его реставрации. Я повторяю, эту политическую опасность мы должны осознать ясно»[19]. Разрешение острейшего политического противоречия виделось в усилении идейно-политического контроля над обществом, в механизме которого существенным элементом становилось политизированное право. На этой основе сформировалась и общая схема нэпа: жесткость в политике, либерализм (относительный) в экономике. Это потребовало наличия в общей правовой концепции убедительных правовых гарантий сохранения советской системы при наличии капиталистических элементов в экономике. Гарантия виделась в создании системы жестокого государственного капитализма, в которой, с одной стороны, для частного сектора экономики должна быть сохранена экономическая мотивация и частная инициатива не была бы чрезмерно законодательно ограничена, с другой, присутствовали бы жесткие ограничения частного капитала в виде правоограничений и запретов, препятствующих полноценному развитию капитализма и возникновению потенциала его полной реставрации. Для того чтобы своевременно реагировать на возможные угрозы, Ленин предлагал в случае возникновения «злоупотребления нэпом» не связывать себе рук законом. «Если текущая жизнь обнаружит злоупотребления, которых мы не досмотрели раньше, мы сейчас же внесем нужные исправления. На этот счет вы все, конечно, прекрасно знаете, что быстроты законодательства подобной нашей, другие державы, к сожалению, не знают»[20]. Таким образом, законодательство виделось текучим, подверженное изменениям в зависимости от политической и экономической ситуации. Стратегическая задача – создать надежные юридические ограничения частного капитала в форме государственного регулирования нэповской экономики.
В целом при выработке концепции «революционной законности» большевикам пришлось столкнуться с серьезными теоретическими и практическими проблемами. Главная проблема заключалась в том, чтобы в теоретическом и практическом плане прийти к компромиссу в форме оптимального сочетания двух противоположностей. С одной стороны, создать систему законодательства, обеспечивающую все элементы жизни общества, в том числе и в экономической сфере, ограничить произвол органов власти периода деструктивной фазы, с другой, обеспечить правовыми средствами устойчивость политической системы. Именно этот круг проблем и определял мотивы практических действий большевиков при разработке концепции «революционной законности».
Все эти обстоятельства и политико-идеологические условности вели к тому, что формировавшаяся под реальные потребности созидательной фазы революции концепция «революционной законности» не содержала в себе значительного созидательного потенциала, поскольку она не меняла принципиальных основ понимания роли права, закона, правотворчества в обществе, сконструированных на основе революционной ортодоксальности деструктивной фазы революции, смещались лишь акценты в понимании терминов. Понимание закона в интерпретации «революционной законности» сводилось к неукоснительному следованию политической доктрине, что на практике означало ориентацию в первую очередь на выявление способов наиболее эффективного в конкретных условиях достижения экономических и политических целей, причем вторая цель, как правило, превалировала. Таким образом, сложившаяся сразу же после октября 1917 года односторонняя ориентация права на политическую доктрину продолжала быть определяющей и в 1920-е годы, что приводило в правоприменительной практике неизбежно к постоянной подмене принципа законности принципом «революционной целесообразности», которую следует рассматривать как один из способов реализации политической доктрины посредством механизма правотворчества и судебной практики, не вытекавших прямо из закона.
В итоге советская правовая мысль 1920-х годов так и не могла выйти из узкого круга мировоззренческих и классово-политических ограничений и создать приемлемую для мирного периода правовую концепцию. «Революционная законность» была предметом дискуссии на протяжении всех 1920-х годов, оставаясь теоретически до конца не сформированной, а практически двусмысленной[21]. Такое положение в принципе не затрудняло большевиков, неясность категории позволяло в практической деятельности трактовать «революционную законность» широко, придавая и усиливая те или иные нужные нюансы, необходимые для решения идеологических, политических и экономических задач. Политико-идеологические рамки концепции не могли не сказаться на содержании основных кодексов, принятых в 1920-е годы. Несмотря на наличие в кодифицированном советском праве известных позитивных элементов, очевидно, что кодификация законодательства была проведена в рамках сложивших концептуальных подходов к праву. В силу этого принятые в начале 1920-х годов кодексы, созданные на основе концепции «революционной законности», не могли стать основным и исчерпывающим источником права. В реальной жизни действовали и источники права, относимые к категории «право власти»: революционная целесообразность, указания партийно-государственных органов, идеологические концепции, теоретические представления большевиков о праве и государстве. Концепция «революционной законности» была концепцией, приспособленной к задаче создания устойчивой новой общественной системы.
16
Брандебургский Я. Просто законность или революционная законность? // Еженедельник советской юстиции. 1922. № 31/32. С. 1–2.
17
Стучка П.И. Избранные произведения по марксистско-ленинской теории права. Рига, 1964. С. 474, 482.
18
Бухарин Н.И. Партия и оппозиция. На пороге XV партсъезда // Избранные произведения. М.: Политиздат, 1988. С. 351.
19
Ленин В.И. X съезд РКП(б). Отчет о политической деятельности ЦК РКП(б) 8 марта // ПСС. Т. 43. С. 25.
20
Ленин В.И. Речь на IV сессии ВЦИК IX созыва // ПСС. Т. 45. С. 248.
21
Папырин В.В. Концепция «революционной законности» и особенности ее воплощения в политико-правовой жизни советской России в период НЭПа // История государства и права. 2007. № 8. С. 35–36.