Полина

и сальные вмятины стопных жиров,

чужая кудряшка, пылинки из окон,

вкрапления чая, что был чуть разлит,

пушиночки ворса от светлых волокон

на дивном ковре, что средь зала лежит…

Дурные улыбки

Чудачки, дурные в домах сумасшедших,

поднявшись из моря, пучины тоски,

хохочут и лыбятся в думах отцветших,

как будто б им черти щекочут мозги.

Страшны их ехидные, буйные лица.

Лишь искорка смеха толпу заразит.

Порою способны улыбкой залиться

в молитве, у гроба иль траурных плит.

Подобное вижу, с немалыми знаюсь,

порой отвожу от безумия глаз.

Бывает, с дичинкой и я улыбаюсь…

Юродивых много на воле, средь нас…

Бонничка

Когда она рядом, я похотью мыслю,

про всё забываю, смягчаю свой тон,

тогда безразличны купюрные числа,

какие кладу в молодую ладонь…

Когда она рядом, её ублажаю,

на танцы, улыбку и формы глядя,

как в пачку балетную стан наряжаю,

под нитку бикини банкноты кладя…

Когда она рядом, сдаюсь её власти,

любуюсь на всю живописность её,

и я становлюсь императором страсти,

забыв про смущенье, плебейство своё…

Когда она рядом, я таю и млею,

вбираю соблазны и образы ню,

всю ночь восторгаюсь, плачу и добрею,

и вновь до утра её пылко люблю…

Татьяне Дерусовой

Антиморалист

Мораль дошла от древних слабаков,

кто плоть и ум удерживал Уставом,

и кто других смирил среди веков,

закабалив природу духа правом.

Себя назначили кто гуру, кто жрецом

среди безграмотных, податливых и ленных.

Клеймя разумных, смелых, беглецов,

годами в стадо собирали пленных.

Внесли устои, в книги слог вписав,

для устрашения придумав божьи очи,

раздали Библию, Коран, иной устав,

за похоть, алчности суды и казнь пророча.

Все, видя акт, единство, в пакт вошли.

Так волки глупые, трусливые иль с болью

к домам, цепям и конурам пришли.

Лишь вожаки, орлы живут на воле…

Арену Ананяну

Полигон бытовых отходов

Огромное смрадище. Ужас лежащий.

Могильник для всех достижений эпох.

Собрание тары пустой и парящей.

От видов таких запинается слог.

Удушливый запах, разящий повсюду,

средь хаоса красок и слизи, вещей.

Отходы от счастий и горестей люда.

Поганейший склад под сияньем лучей.

Разбросы шуршат, и от жара их пучит.

Строительный шлак, кое-где черепа.

Пейзажи из грязи, спрессованной кручи.

Широкая живопись очень ряба.

Высокие горы, раздольные шири -

приюты для крыс и бездомных, и птиц.

Гниющие скопища пластика, жира,

одежды и мебели, кукольных лиц.

Бугры, пирамиды и холмики, кучки

как яма, сарай отработанных нужд.

Тут рыщут еду полулюди и сучки.

И каждый из них мегаполису чужд…

Танюшечка

Твой бархатный вид так приятен, чудесен,

как будто омыт в пресвященной воде,

а губы, мне кажется, знают все песни,

по цвету похожи на цвет каркаде.

Кудрявые локоны так шелковисты,

что кажутся пряжей из божьих клубков.

Твой голос слегка украинский и чистый.

Пьянящ и ритмичен твой ход каблуков.

Телесно манящая с гордою честью,

со щедрой и благостной, верной душой,

с перстами, дающими всем безвозмездно,

с легонькой и редко-святой сединой,

с превкусной улыбкой, какую вкушал я,

с устами, какие я боготворил.

Ты так интересна, как листья журнала.

Я лучше тебя никого не любил!!

Татьяне Ромашкиной

Напарники

Кометы – угли от господней сигары

в витающей дымке и мраке ночном,

а звёздочки – пепел, пылинки нагара

на чёрном ковре, что за лунным окном.

Мне курится вместе с небесным владыкой,