Страница 17 из 20
Так ли все, как вы мне сказываете? Не чужие ли мы с ней, коли сердце не изболелось в разлуке? Сколько уж лет, вы подумайте…
Голос ее оборвался. И словно игла вонзилась в сердце Лизино: так вот оно как, стало быть, и Августа сама себя жалеет, ибо некому больше… Но тотчас и сие заблуждение развеялось.
— Да вы сами знаете, что напраслину на нее возводите, ваше сиятельство, — укоряюще отозвался граф, так же, как и Августа, обозначая слово сие.
— Напраслину? — взвилась княгиня. — Уж поверьте мне, друг мой: не девочка я, что на ручки просится.
И прежде ласк ее не знавала. Что ж в мои-то лета по ним томиться? И скитания потому лишь докучны стали, что время уходит… Время теряю, вот что обидно! И.., себя!
Ежели ворочусь, так ведь чужестранкою закоренелою — чужеземною бродяжкою. Что люди подумают? Что они скажут? Будет ли вера мне? Или останусь в веках самозванкою?..
— Что велите делать, княгиня? — устало произнес Петр Федорович, и Лиза поняла, что разговор сей уже не впервой случается и напрочь неведомо мудрому графу, как быть-то…
— Послать в Россию, — после малой заминки выпалила Августа, и краски жизни вновь заиграли в ее голосе. — Послать в Санкт-Петербург гонца, чтобы с нею побеседовал, чтоб спросил, какую участь мне готовит?
Ту ли, для какой я назначена по праву рождения, или верны слухи: мол, она пруссаку — племяшке своему — наследие дедовское прочит?! Пошлите Дитцеля! От Дитцеля у ней секретов и прежде не было, и теперь не будет.
— Воля ваша, — согласился Петр Федорович, а днем позже Лиза услышала, как он молвил Яганне Стефановне:
— Ее сиятельство — одна из тех редкостных натур, благородных и романтических, которые радуются или скорбят из-за того, что о них подумает потомство!..
Вот тут и догадаться бы Лизе, кто такая эта княгиня Августа, тут и ужаснуться, одуматься, сойти с дороги ее.., да где! Разве знала она хоть что-то, разве понимала, разве могла угадать? Так и осталась пожимать плечами в своем неведении.
Ну а как задумала Августа, так и сделалось. Герр Дитцель, ни словом не поперечившись, отбыл в дальний путь незамедлительно.
***
Итак, тяжко переболели Августа с Лизою, но пришел наконец день отбытия из гостеприимного "Св.
Франциска". Вещи были упакованы и снесены вниз, девушки готовились сойти к наемной карете, где уже почтительно ожидали хозяин с хозяйкою, как вдруг в дверь кто-то робко постучал.
Открыли. На пороге стоял Гаэтано.
Да, да, тот самый кучер! Разумеется, после приключения в "Серебряном венце" он впал в особую милость у русских, да и хозяин "Св. Франциска" смотрел на него новыми глазами, а все три служаночки только что не дрались за право завладеть пригожим храбрецом. Его появление у Августы было тем более неожиданно, что около часу назад княгиня милостиво простилась с ним, щедро наградив, и он, призвав на нее благословение мадонны, куда-то ушел из гостиницы. Но вот воротился.
Был он запылен, взлохмачен, раскраснелся, словно долго бежал, боясь опоздать. Устыдившись своего вида, начал приглаживать волнистые темные кудри и одергивать нарядную куртку под недоуменными взорами дам, а потом вдруг воскликнул:
— Милостивые синьоры! Молю вас, не погубите!
Возьмите меня с собою, не то кровь моя падет на ваши головы!
— Что сие значит, голубчик? — спросила Августа с ласковой насмешливостью. — Неужто успел за один час понять, что вне службы у меня жизни себе не мыслишь, и руки вознамерился на себя наложить?
Гаэтано уставился на нее, не распознав насмешки.
— Аль мала была моя награда? Скажи, во что же ценишь услугу свою, и я оплачу твой счет!
Голос Августы высокомерно зазвенел, и Лиза подумала, что она непременно обиделась бы на такие слова.
Но Гаэтано не замечал ничего, кроме своего отчаяния.
— Синьоры, как только вы уедете, меня настигнет месть за то, что я спасал ваши жизни! — прошептал он, со свойственной всем итальянцам впечатлительностью невольно перенося на себя все почетное бремя, и Лиза только головой покачала, вообразив, как же описывал он приключение в остерии. Теперь понятно, почему здешние девчонки все, как одна, головы потеряли!
Но Августа уже перестала усмехаться:
— Месть настигнет? С чего ты взял?
— Я только что видел в лесу одного из тех, кто был тем вечером в остерии. Тогда ему удалось удрать от меня, однако сейчас он не струсил, а начал меня выслеживать. Кое-как я скрылся, но им не составит никакого труда найти меня и расправиться со мною!
Августа передернула плечами с невольным презрением:
— Сколько тебе лет, Гаэтано? Уж никак не меньше двадцати, верно?
Тот задумчиво кивнул, словно не был в том уверен.
— А хнычешь, как дитя малое: ах, меня побьют, ох,. меня обидят! Разве не мужчина ты? Разве силы нет в руках твоих, чтоб отбиться? Разве нет друзей и родни, чтобы стать за тебя?!
Краска бросилась в лицо Гаэтано. Он опустил глаза и заговорил не сразу, с трудом:
— Я бы не отступил в честной драке, лицом к лицу.
Но как уберечься от кинжала, которым пырнут из-за угла ночью? Как уберечься от предательского залпа из зарослей? А что до родни и друзей, госпожа… — Он тяжело вздохнул. — Так ведь у меня нет никого на свете, тем более в этой стране!
— Почему?
— А потому что я не тосканец, не флорентиец, не падуанец, не венецианец — и не итальянец вовсе; не знаю, кто по крови, но я здесь чужой, и все мне здесь чужое, хоть и вырос тут с младенчества, и матери своей не помню, и речи иной не знаю.
— Как же ты попал сюда? — хором воскликнули обе девушки.
— Один бог знает. Думаю, мать моя была беременной рабыней, купленной у турок богатым генуэзцем, ибо я вырос в Генуе. Смутно вспоминаю ее голос, светлые глаза…
— Но хоть имя ее ты знаешь? — тихо, участливо спросила Лиза.
Гаэтано радостно закивал:
— Знаю! Имя знаю! Я звал ее Ненько! <Звательный падеж в украинском языке от слова "ненька" — мать, няня. >.
Лиза так и обмерла при звуке этого слова, которое даже нерусский выговор Гаэтано не смог исказить.
— Господи! — воскликнула она. — Ненько?! Неужели ты малороссиянин?
У нее даже слезы на глазах выступили. Вглядывалась в соболиные брови, сросшиеся у переносицы, большие, глубокие очи, отороченные круто загнутыми ресницами, очерк круглого лица, по-девичьи капризные губы, румяные щеки, темно-русые волосы, мягкою волною закрывавшие лоб, и чудилось: видела вживе одного из тех хлопцев-малороссов, рядом с которыми шла на сворке ногайской, билась на горящей галере… И дивилась себе: как можно было сразу же не признать в сем пригожем лице черты соотечественника, славянина, брата?