Страница 7 из 8
– Мой юный друг, отчего уныние, тебе нехорошо?!
И тут, за много месяцев мужественного сдерживания, мое сердце пошло вразнос. Вбежал в палату, еще не успев переодеться, лечащий врач в непривычной взору сентиментальной канареечной кофточке, наклонился ко мне – ее легкий газовый шарф приятно защекотал лицо.
– Ты справишься, я рядом, успокаивайся, – произнесла она, плохо скрывая дрожь в голосе.
Медсестра ткнула в лицо опостылевшую, скверно пахнущую резиной маску кислородной подушки.
– Не надо колоть, он справляется сам, – сказала врач с явным облегчением, держа руку на моем пульсе.
Глава 9
«…Грусть напрасна, потому что жизнь прекрасна!» – буквально ворвался в палату в распахнутом больничном халате вихрь. Красавчик-метис, черноволосый, с серыми, почти голубыми выразительными глазами, с виду тридцати – тридцати пяти лет, исполнил чистым тенором припев знакомой популярной песни.
С Георгием Константиновичем тепло расстались накануне – его выписали. Он сам, «малым ходом», спустился вниз, там его ждала черная представительская «Волга». С тротуара он обернулся, неуклюже, по-сталински, помахал мне рукой. Я долго провожал глазами прошлое, ставшее моим неотъемлемым. Машина скрылась за густой шапкой отливающих лаком магнолий, а я все не мог снять оцепенение. Острая тревога от наступившего вакуума «жевала» меня всю ночь. И вот явление!..
– Говорят, ты помогаешь всем алчущим и страждущим? Анзор Квантришвили – будем дружить! – представился на идеальном русском красавчик.
Я пожал протянутую цепкую руку. И впоследствии Анзор оставался таким же, каким предстал в первые минуты общения: веселым, взрывным, открытым. В щель двери протиснулась Этери – красная, с потупленными в пол глазами. Она, ничего не говоря, подошла к заправленной кровати моего соседа, расправила постельные атрибуты и показала приглашающим жестом. Анзор благодарно приобнял ее за плечи – жестом иллюзиониста откуда-то зашуршал шоколадкой.
– Мадлобт[2], – еле слышно вымолвила Этери, еще ниже опустила голову, протиснувшись мышкой назад.
Грузинки этой формации начисто лишены иронии и игры – она выдала себя с головой. Хотелось бы, чтобы и сегодня ничего не изменилось. Вековые традиции в крови у этого замечательного, гордого, красивого народа – Анзор понравился ей.
Глава 10
Пришло лето, знойное и сухое. Васька сдал летнюю сессию. Значительный, возмужавший, с пробившимся баском, он продолжал навещать меня. Всякий раз я провожал его на первый этаж до самого выхода. Долго толкаясь у двери, порой мешая движению, мы расставались с потугами. Он никогда не решался первым подать инициативу – обычно «выпроваживал» его я. В этом году, согласно учебному плану, будущий судоводитель отправлялся с курсом на плавпрактику на парусный барк «Товарищ». За практикой – месяц отпуска.
После времени долгой зависимости делалось жутковато от мысли, что рано или поздно придется выйти отсюда в открытый мир. Я чувствовал себя незащищенным, более того – несчастным, пугала возможность повторения обострения. Скованность и внутреннее противостояние все еще подкрадывались в ночные часы. Своими опасениями я поделился с врачом. Она общалась со мной, как общалась бы с сыном. С Васькиной подачи она посоветовалась с его отцом – после нескольких компромиссов меня решено было отпустить к ним домой на две-три недели, думаю, они хотели таким образом постепенно приобщить меня к самостоятельности в новом качестве.
Васька раньше делился своими планами на отпуск, только из-за меня он не поехал в этот раз никуда: уступил мне свою кровать, поселившись на раскладушке рядом. Целый месяц мы вспоминали с ним все в шутку называемые «довоенные шалости», облазив заново одичавшие без нас окрестности.
Зараженный мнительностью, я нет-нет, да и прислушивался к ритму сердца, заглядывал в безоблачное небо, ждал своего облачка. Сердце громко отзывалось в груди, отдавалось в шее, в кончиках пальцев, но его четким ритмом зачастую я оставался удовлетворен.
По истечении времени отпуска Васька облачился в форму – его ждал второй курс, меня же – продолжение лечения с серыми буднями.
Глава 11
С опаской подошел к ставшей родной палате, не надеясь увидеть знакомое лицо, а тут такая радость, хотя она и оказалась преждевременной. При встрече с Анзором мы обнялись, как старые добрые друзья. За прошедший месяц рядом с ним выписалось два пациента. Анзор продолжал сыпать прибаутками. И все же внешне он неузнаваемо изменился: в его глазах застыла затаенная, но печать больного человека.
Еще я приметил более чем теплые отношения с Этери. В свободную минутку она заходила в палату, садилась у двери на краешек стула, скорбно сложив на животе руки, она всегда молчала – покорная улыбка не покидала ее горящего румянцем лица. Мне становилось понятно: она стесняется меня, и я под разными предлогами выходил в коридор, оставляя их наедине. Не раз заставал ее сидящей у него на кровати, но это позже, когда он больше лежал. Ее рабочие руки тонули в его нежных объемных ладонях.
Красавицей, даже под большим нажимом, назвать Этери было невозможно: краснощекая пышка маленького росточка, – но сколько природного обаяния, сколько сострадания к боли других. Никогда позже мне не довелось встретить в одном человеке столько искренности и великодушия. Не из праздного судачества, уверен, из сострадания к ней, немного и от скудности больничного обихода, ее историю пересказывали из уст в уста. Поведали мне ее еще тогда, когда первые два месяца надо мной «экспериментировали» и я больше лежал, чем ходил, когда переживал тяжелый кризис. Она сама рассказала мне в общем знакомую, классическую трагедию. Улучшением морального состояния, появившимся желанием бороться и жить я во многом обязан этой девушке из затерянного высоко в горах грузинского села. Она пострадала за свою доверчивость. Над ней надругался парень из ее же села – одноклассник, приехавший из города на побывку к родителям. На родной земле его бы нашли, но он позорно сбежал в неизвестность. Непреложность законов в глубинных корнях этого народа – редкие отклонения в поведении отщепенцев не дадут вам иной картины. От позора она уехала в город. По обычаю горцев, жизнь на родине для нее была окончена. В этом обаятельном человечке живое сострадание лежало на поверхности. Неумолимая статистика именно таким людям не сулит ничего многообещающего – им больше других не везет в сердечных вопросах.
Глава 12
Через некоторое время меня позвали в ординаторскую. Лечащий врач писал – она тут же отложила ручку, встала и присела на кушетку рядом. Внешне она выглядела всегда сосредоточенной, если не суровой. Сегодня, с высоты своего холма, я представляю, как молода она была тогда в свои тридцать пять. Уже в то время, имея обширную практику, она тянула лямку заведующего отделением. В ней сочетались две силы: неприступная суровость боролась в ней с цветущей молодостью.
Она села рядом совсем близко, настолько, что больничные запахи затмились ее своеобразным женским ароматом. Мне стало неловко от такой близости, но вместе с тем мне хотелось прикоснуться к ее руке. Трудно объяснить тот первый юношеский порыв. В нее можно было влюбиться за внешность, и я не знал, как вместить ее в сочетание с деловыми качествами. Она сидела рядом – я ощущал всеми порами ее трепетность, видел на расстоянии легкого наклона ее вздымающуюся дыханием грудь. Некоторое время она молчала, ладонью руки взяла мою голову и прижала к плечу. Эти мгновения стали лучшей терапией из всех прочих. Много позже, очень далеко от того места, когда мне становилось трудно, я вспоминал эти мгновения, и все плохое улетало эхом, растворялось, как весенний снег. В ординаторскую вошел терапевт. Всегда оптимистичный – он вел соседнюю палату, как-то слишком сосредоточенно посмотрел на нас, сморщил высокий лоб, осененный внезапной мыслью, вышел.
2
С грузинского: «Спасибо».