Страница 6 из 8
– Помню себя таким же, как вы теперь, – произнес он в наступившей тишине. А тишина воцарилась предгрозовая – не стало слышно даже вездесущих соек. Все замерло в ожидании развязки.
– Почти двадцать лет назад пионеры, ушедшие самостоятельно к старой крепости, попали в заложники к контрабандистам и трагически погибли. Мой отец, тогда директор лагеря, за это был осужден на десять лет принудительных работ в Сибири, где прожил совсем недолго. – Директор расправил поникшие плечи, стряхнул оцепенение и зазвеневшим в тишине голосом объявил: – Через три дня организуется поход к той самой крепости. Поведет отряд опытный проводник из поколения моего отца – ему история известна не понаслышке; кроме того, с шефской заставы в сопровождение придается действующий пограничник. – И, немного помедлив: – А нашим несостоявшимся героям это неинтересно – они остаются в «зондеркоманде», – завершил Георгий Константинович свою речь.
Не веря концовке, все замерли, некоторое время сохранялась тишина – в ушах стоял его торжествующий голос. Громкое «Ура!» отозвалось многоголосьем в залегающем ниже ущелье.
От жизнерадостного, энергичного директора остался лишь прежний юношеский блеск в глазах. Он с трудом мог сидеть на кровати. Руки и ноги едва им управлялись, они дрожали от малейшего напряжения. Обширный паралич сковал его, но он боролся, и, спасибо судьбе, я сумел помочь ему в той борьбе за существование. Меня он, похоже, не признал, тогда как я узнал его сразу. Лечащий врач оказался, не погнушаюсь этого слова, матерым психологом, изучив меня, она точно расставила приоритеты. Мне стало стыдно жаловаться в его присутствии на свой мелкий недуг. В сравнении с его бедой своя казалась надуманной. Врачей Георгий Константинович встречал всегда сидя – самое большее, на что был тогда способен.
Глава 6
Послышался шум голосов, дверь распахнулась, и палата зашуршала накрахмаленными халатами. Врачи встали между мной и Георгием Константиновичем.
– Рогора сакме, пативцемуло?![1] – обратился главврач к Георгию Константиновичу на родном языке, присел рядом и тепло обнял его за плечи.
Тот хитро улыбнулся и начал не с жалоб – он возбужденно заговорил о своих достижениях. Посмотрел на меня без лукавства и четким речитативом, глядя в мою сторону, почти продекламировал:
– Извините меня, господа доктора, но теперь я лечусь по новой прогрессивной методике восходящего светила. Посмотрите, какой успех: я сам держу ложку!
Он легонько, но уверенно постучал ложкой о графин. Врачи, улыбнувшись, переглянулись. Главврач взъерошил мне волосы:
– Доцендо дисцимус – уча, учимся?
С Георгием Константиновичем я чудесным образом забывал о своем недуге. Мысли ворохом комкались в отдаленных уголках сознания, сердце стучало порой ускоренно и громко, но рецидивов за время общения с ним больше не возникало. Порой они зрели, пытаясь выскочить из затаившихся глубин, но я научился «подминать» их на подходе. Открылся новый для меня смысл жизни, вытесняя все мелкое. Я задался целью поднять на ноги моего беспомощного протеже, благо и он горел не менее яростным желанием победить злой недуг. Если каждое утро я начинал с разминки, заставляя повторять за собой нехитрые упражнения своего соседа, то он не позволял мне ни на минуту уйти в себя, развлекал невероятными историями из своей жизни – его притчами до сих пор полнится голова. С моей помощью он встал на ноги и подошел к раковине умывальника – я помог ему умыться. В первый раз он, несчастный, согбенный, с оттопыренными неуклюже руками, сам вернулся к кровати, тяжело, но самостоятельно сел на нее. Обильные слезы катились из его глаз – он беззвучно плакал. Единственный раз за все время общения я увидел его слабым. Хотя слезы его я воспринял не как его слабость или безысходность – они увиделись мне слезами радости от рождения нового смысла в его жизни.
Глава 7
На два месяца для новобранцев вводился карантин, тогда сообщение с внешним миром прекращалось. Меня отвезли в больницу до его окончания. Не знаю как, но уже на следующий день ко мне примчался Васька в широкой неподогнанной парадной форме. Он посещал меня каждое воскресенье, в течение двух месяцев приносил конспекты, надеясь на мое скорое выздоровление. В его наивной голове не вязалось, как может его друг, товарищ, которому не было равных во дворе по дальности заплывов в море, глубоководному нырянию, прочим мальчишеским рекордам, его кумир, безнадежно болеть сердцем. Я не рассказал ему о происшествии со мной. Когда к зимней сессии я не вернулся, его тон общения со мной изменился с дружески-учтивого, как мне показалось, на покровительственно-сочувствующий. Может быть, я ошибался. Последний его уход ознаменовался для меня маленькой, но первой самостоятельной победой. Потом судьба подарила мне Георгия Константиновича.
Дни плелись обыденной больничной чередой, но в них обозначился вполне определенный смысл. Мы шутливо общались: я называл Георгия Константиновича «мой маршал», он меня, подыгрывая, – «мой юный страж». Как-то я решился рассказать ему о той давней истории в пионерском лагере Бешуми. Он прервал мой рассказ почти в самом начале и почти закричал:
– Эврика! За все время общения с тобой я никак не мог вспомнить, где же мне довелось видеть подобную манерность, когда встречался этот пронзительный взгляд голубых глаз исподлобья?!
И он закончил начатый мной рассказ. Я был ошарашен его цепкой памятью. В заключение он дрогнувшим голосом произнес:
– Четвертым в той тройке был я. Мне удалось убежать от бандитов с пулей в плече. А от себя я так и не убежал за всю свою долгую жизнь. Самый бесполезный номер, скажу тебе. Не посоветую никому!
Глава 8
Больница не имела двора для прогулок, сразу за входом начиналась улица – общение с внешним миром шло через балкон. Как-то я вышел на игрушечный балкон – камень перил холодил локти, отвлекая мысли. Взял стул, он скрипел и не создавал ощущения полного комфорта. В поисках удобной позы запрокинул голову – вот она, седоглавая вершина Цискара со склонами, густо поросшими вековыми деревьями.
Сквозь частокол стволов сверкнуло солнце, все больше, напористее. Лучи его брызгами раскаленного металла красиво разлетались в щели между ними. Коротко тявкнул портовый буксир, ему отозвался, протяжно рявкнув, басистый тифон теплохода. Мысли сосредоточились на сказочной красоте. Вернулся в реальное от наступившего вдруг полумрака. Ласкающее воздействие солнечных лучей расслабило. Хотелось глубже, философски понять все невидимые связи, сиюминутно услышать ответ на извечное «почему». «О, счастье, насколько ты скупо?! Не мгновение ли отделяет нас от света и тьмы?»
Солнечный диск вдруг померк в тени матово-розового свечения. Появившееся непонятно откуда облачко мгновением бесцеремонно отобрало торжество нового дня, твою личную сказку. Явление длилось недолго – вскоре светило, как и прежде, заискрилось множеством теплых бликов. Сомнения пропали бы следом, если предположить, что произошла зрительная галлюцинация. Но чуть поодаль, беспорядочно мелькая, за соседней горой скрылось знакомое, теперь густо-розовое шарообразное облачко. Обернулся по сторонам. Видел ли кто-то кроме меня это загадочное явление? На соседнем балконе курил, равнодушно задумавшись, знакомый отставной капитан первого ранга со звучной фамилией Вайман, спешили внизу уныло сосредоточенные кабатчики в неизменных фуражках-«аэродромах» – все или были безразличны, или вовсе не заметили явления, открывшегося мне.
В ответ сердце тукнуло несколько раз поперек такта, и я поспешил отвлечься. Всего через два дня по улице, внизу перед окнами, пройдут во второй раз за время моего пребывания здесь парадной маршевой колонной мои друзья под звуки оркестра, который знаком и понятен малейшей киксой дилетанта-трубача, пройдут в очередной раз без меня… Чувствуя набирающую силу дрожь, заскочил в палату и упал на заправленную кирпичиком кровать. Георгий Константинович, самостоятельно шоркая ногами на пути к умывальнику, остановился и внимательно посмотрел на меня:
1
С грузинского: «Как дела, уважаемый?»