Ты умрешь следующей

Четырнадцать щипчиков, некоторые старинные, опасные бритвы и складные ножи с рукоятками, сделанными из эбонитового дерева или с резьбой по слоновой кости, сложены в нише у стены.

На полочке, подвешенной на одном из бесформенных кирпичных выступов стены, лежат тридцать две не похожих одна на другую подушечки для иголок, изготовленные в разные эпохи; подушечки из цветных тканей, выполненные во всевозможных стилях.

Вот настольная лампа из дерева, она сделана в виде пальмы, на самой верхушке кроны которой вставлена лампочка, вокруг нее изображения пляшущих негритят. Повсюду стоят кресла из мягкой кожи, от которых веет духом давно прошедших лет, в некоторых местах следы от сгоревшего пепла сигарет, здесь же стоят и диваны, они очень неудобные: сиденья из плотной узорчатой ткани или бархата, на спинках — инкрустация.

Полки для сушки посуды, уставленные декоративными тарелками, сверкающие чистотой бокалы и милые безделушки, собранные в разные времена хозяевами виллы.

На стенах гобелены темно-красного, кроваво-коричневого и бордового цветов, они немного выцвели от времени, а в некоторых местах видны потертости.

В темных уголках гостиной развешаны мрачные картины, на полках книги, их очень много, они стоят повсюду, книги на разные темы и разных форматов, большие фолианты, маленькие томики в кожаных переплетах, которых касались столько рук, книги, хранящие истории прошлого, здесь же помятые брошюрки бестселлеров, в спешке забытые в комнатах уехавшими гостями.

Огромные массивные двери, их много, с проржавевшими замочными скважинами, что даже ключ проворачивается в них с трудом, но сквозь которые можно увидеть помещения и комнаты, некоторыми даже не пользуются. Еще здесь много керамических изделий, настольных салфеток-дорожек, каминные экраны и блестящие медные приспособления для каминов. Каминов здесь тоже много, один не похож на другой: отделанные ценными породами древесины, с каменной облицовкой, в мраморе, и все это замкнуто между огромными выбеленными стенами, которые, кажется, затаились и чего-то ждут.

— Итак, вернемся к разговору о Джованне. Вам не показалось, что вчера она была очень странной весь день? Может, переборщила с успокоительными или еще чем-то, а потом вдруг решила уехать. — Лючии уже надоело говорить об этом, но она была, как обычно, столь уверена в том, что говорила, что Марие-Луизе ничего не оставалось, как соглашаться и подтверждать своим «да-да-да», пережевывая кекс с изюмом. Действительно, Джованна была, мягко говоря, не совсем в себе накануне.

— Она мне даже рассказывала, что видела привидения, чувствовала неприятное присутствие кого-то, в общем, что-то вроде полтергейста, представь себе! А я на это практически рассмеялась ей в лицо.

— Лючия, в твоей тактичности мы даже не сомневались. Бедняга Джованна!

— Ой, ладно, Аманда, ну ты же не можешь постоянно переживать за всех!

Мария-Луиза, подтверждая правоту Лючии, кивнула, пережевывая теперь хлеб с маслом.

Тутти, похоже, тоже была согласна с Амандой.

Тем не менее Лючия не собиралась молчать:

— А потом, эта история с Ритой. Тот насмешливый вопрос, который Джованна задала перед ужином. Да кто о ней помнил? Вы о ней помните, вы помните историю с Ритой?

— На самом деле я о ней вспомнила, — заметила Тутти, после чего такой же ответ последовал и от Аманды.

— Я тоже вспомнила, я даже Дэде об этом сказала, но она очень рассердилась.

— Может, из-за этого Дэда рассердилась на меня, потому что я вам об этом напомнила, как-то так вышло невзначай, — сказала, вспомнив, Мария-Луиза и проглотила кусочек вареного яйца.

— Да, но, может, Джованна тоже спросила об этом Дэду. Представьте себе, как разнервничалась Дэда! — сказала Лючия. — Странно, неужели она из-за этого могла бы уехать?

— Извините, но мне это кажется невероятным, — ответила Тутти, не та Тутти из прошлого, которую все хорошо знали, а успешный адвокат, которая снимала невероятные суммы денег на содержание жен с неверных мужей, заслуживающих, чтобы их оплевывали во время судебных разбирательств. — Дэда — не из того типа людей, чтобы расстраиваться из-за подобных глупостей. Во всяком случае, не до такой степени, чтобы сбегать.

— Я согласна с Тутти, — сказала Мария-Луиза, вытирая следы варенья с губ. Волна дикого голода, когда готова съесть все, что угодно, прошла, но волнение не утихло. И теперь Мария-Луиза сидела надутая, как индюк. — Дэда не расстроилась бы из-за такой мелочи. Она всегда предусмотрительно закрывала глаза на неприятные вещи, на все то, что могло ей помешать, — произнесла она в заключение с улыбочкой.

— И это говорит ее самая лучшая подруга!

— Какое это имеет значение, Лючия, я просто честно говорю о ее недостатках! — ответила Мария-Луиза.

А ты никогда не позволяла скомпроментировать себя. Надменная судья — так называли тебя в школьные годы. Ты это помнишь, Джованна? Ты высокомерно улыбалась, но всегда, хоть на вершок, оставалась выше всех нас, чуть повыше, это так, но не слишком высоко.

Надменная судья. Это очень комичное прозвище, не так ли, Джованна?

Может, ты сейчас избавишься от этой надменности, сейчас, когда я позвала тебя, чтобы ты возглавила это судейство, которое решит, грешны вы или невинны.

Что изменится? Изменится что-то для меня, поскольку для вас наказание уже предопределено.

Ты шутила вместе с остальными и беспечно смеялась, ты ополоснула чашки и поставила масло и варенье в холодильник, собрала крошки, чтобы выбросить их, ты улыбалась и болтала, потом опять улыбалась, но это уже ни на йоту не меняло реального положения вещей. Мария-Луиза испытывала страх.

Она не знала, в какой момент появился страх, но сейчас Мария-Луиза испытывала его очень ощутимо, он невидимым покровом окутал все ее тело, проявлялся при любом движении и даже во время дыхания.

Мария-Луиза почувствовала страх, когда поняла, что шнур, на котором висела люстра, был подрезан преднамеренно, и это оказалось подтверждением того, о чем она уже знала.

Ей даже стало немного легче, когда она поняла, что боится.

Может, страх возник с того момента, как она услышала историю о служанках, рассказанную Амандой.

А может, когда уехала Дэда, хотя, наверное, правильней было бы сказать: когда Дэда исчезла?

А может, еще в первую ночь, когда ей снились неприятные сны?

Или сразу же в тот момент, когда она переступила порог этого дома и все вспомнила.

Рита.

И они издевались над ней.

Кровь.

Она вспомнила все.

Рита была садовником, а ты ее садом. Она дождалась, когда взошли ростки сознания, вызрели семена злобы и обиды, угрызения совести и мучений.

Она была твоим тюремщиком и твоей тюрьмой, она, пария, отверженная и бесправная, которую мучали. Испытывая только чувство ненависти, она взрастила тебя, поливала, пока не появились первые всходы.

Они закрыли окно в комнате Джованны, но там по-прежнему было холодно. Кровать оставили неприбранной, простыни и одеяла откинуты в сторону. Руки, закрывавшие ставни, не прикоснулись к постели, может, в надежде, что Джованна еще вернется. На тумбочке — раскрытая, лежащая обложкой вверх книга с загнутыми страницами.

Тапочки стоят с другой стороны кровати, не с той, с которой она встала, чтобы сделать свой последний прыжок. Одна тапочка перевернута.

Ее одежда разбросана по всей комнате, Джованна никогда не отличалась аккуратностью: пара цветных носков свешивается со стула, а упавшая на пол мини-юбка так и валяется рядом со стулом. Глядя на длинные ноги Джованны, никогда нельзя было подумать, что ей почти сорок лет. То же самое касалось лица и тела.

Теперь она выглядит иначе.