Стальная империя

— То есть социальные революции России противопоказаны? — не успокаивался настырный оппонент.

— Только те, что декларируют необходимость уничтожения государства, князь, — слегка склонил голову Ипатьев…

— Ах, оставьте титулы, полковник, вы же знаете мои убеждения, — Кропоткин мотнул растительностью на лице, как конь гривой, и вернулся к теме разговора. — Любая социальная революция — это становление нового через отрицание старого, через его уничтожение. Но мне интересна точка зрения барона. Скажите, юноша, Вы что, несмотря на молодость, не признаёте развитие страны через революционные преобразования?

— Главная ошибка, допущенная современными левыми теоретиками, с моей точки зрения, заключается в том, что понятие “изжить” заменено понятием “уничтожить,” — терпеливо пояснил Врангель. — Вы решили, что достаточно уничтожить под корень капиталистические отношения в обществе, как сразу победят коммунистические, что, кстати, противоречит той же теории Маркса, требующей, чтобы старые отношения себя изжили. Новое общество будет жизнеспособным, если победит в честной конкурентной борьбе. Но для этого нужно увидеть в старом не врага, а соперника. С врагом не соревнуются, с ним можно только воевать не на жизнь, а на смерть.

— Я не специалист по общественным наукам и цели моей последней работы были несколько иные, — вставил своё слово Менделеев, с любопытством наблюдающий дискуссию, — но точно знаю, что не бывает истины в последней инстанции. Задача ученых находить и исправлять ошибки ранее открытых законов, развивать теорию дальше, как это делают физики, математики, химики и представители других наук. Если ученый только цитирует классиков, считая их непорочными, то он не ученый, а попугай. К сожалению, количество повторяющих птиц в общественных науках растет с каждым днем, а в будущем рискует стать доминирующим.

— Я совсем не апологет Маркса, но Вы, мне кажется, возводите на него напраслину, — нахохлился анархист, — можете прямо сейчас назвать мне хоть одну ошибку левых теоретиков, чтобы подтвердить вами сказанное?

— Я специально не занимался этими вопросами, но, извольте. Возьмем, к примеру, теорию смены общественных формаций, как результат классовой борьбы между антагонистическими классами. Эта красивая теория не имеет ничего общего с реальностью и я рискну утверждать, что не существует ни одного подтверждающего ее факта.

— Интересно, интересно… Так чего, по-вашему, нет — классов, классовой борьбы или смены общественных формаций?

— Нет смены общественных формаций из-за классовой борьбы.

— Как, по-вашему, они тогда меняются?

— Как угодно, только не из-за классовой борьбы. Переход от рабовладельческого строя к феодальному, который, якобы, пришел вследствие борьбы рабов, порчи ими хозяйского инвентаря и прочих партизанских действий — это же просто ложь. Вся политическая борьба в Риме — это столкновение интересов абсолютно свободных римских граждан — плебеев и патрициев, крестьян и латифундистов, то есть собственников средств производства и… тоже собственников, но более крупных и зажиточных. Рабы, кстати, тоже владели средствами производства — так называемыми пекулиями, поэтому к абсолютно неимущим их отнести нельзя даже с очень большой долей фантазии. Но самое удивительное произошло после перехода, якобы, к более прогрессивному феодальному строю. Развалины античных городов наглядно демонстрируют, что наступившее в Европе "тёмное время" после разгрома Римской империи, было по своей сути деградацией рабовладельческого строя. Любой специалист сельского хозяйства скажет вам, что производительность римской латифундии в разы превышала производительность феода. А права раба в Римской империи, охраняемые законом, просто грешно сравнивать с правами холопа. По эдикту императора Клавдия, раб, о котором прекращал заботиться хозяин, становился свободным. Адриан запретил самосуд, к смерти раба могла приговорить только официальная судебная инстанция. Пий повелел принудительно выкупать рабов у хозяев, заподозренных в жестоком обращении с ними. За время рабства некоторые рабы умудрялись сколотить такое состояние, что их положению завидовали плебеи: "Когда свободнорожденный бедняк, у которого тога светилась, а в башмаках хлюпала вода, видел, как бывший клейменый раб сидит в первом ряду театра, одетый в белоснежную тогу и лацерну тирийского пурпура, сверкая на весь театр драгоценными камнями и благоухая ароматами, в нем начинало клокотать негодование. Оставалось утешать себя преимуществами своего свободного рождения…" — пишет Марциал в своих "Эпиграммах". Имелись в Римской империи, по Марксу, "пришельцы из будущего" — крепостные крестьяне, их называли колоны. Присутствовали и пролетарии, никакой собственности не имевшие и продававшие свой труд, в том числе и на пекулиях, рождая марксистский парадокс — раб присваивал прибавочную стоимость, производимую свободным гражданином Рима… И теперь сравните его положение со статусом холопа, которого могли совершенно безнаказанно убить, продать, изнасиловать. Или вот ещё один пример классовой чехарды. Совсем недавно в Соединенных Штатах по всем признакам был буржуазный строй, а на плантациях трудились чернокожие невольники. Германия, именуемая буржуазным государством, провозгласила у себя рецепцию Римского права и копирует систему управления Римской империи, выборность, юриспруденцию и все остальное. Так какой это строй? Рассмотрим еще один пример. Древний Египет. Мы называем его рабовладельческим. Но любой серьезный египтолог вам скажет, что в древнем Египте практически не было рабов и устройство, только не надо смеяться, ближе всего к государственному капитализму. Земля — главное средство производства — принадлежала государству в лице царя-фараона и распределялась между жрецами по жребию, с периодическими переделами. Государственные служащие, крестьяне и ремесленники — вот весь классовый состав египетского общества. Оно просуществовало мирно и счастливо почти тысячу лет, пока его не захватили римляне. Такие вот парадоксы общественных формаций знает реальная история, а вся ее подгонка под теорию классовой борьбы является откровенной профанацией.

— И по какой же тогда причине канули в лету такие прогрессивные, с вашей точки зрения, государства?

—Абсолютно правильный вопрос, Пётр Алексеевич! Император считает, что государства гибнут из-за неспособности элиты нести тяготы государственной службы. Деградация служивого сословия до состояния полной неконкурентоспособности порождает паралич власти, вследствие чего властная конструкция рушится.

— Это естественно, — победно улыбнулся Кропоткин. — Мы требуем от столоначальников заботы о посторонних для него людях. А каким образом, простите, если они совершенно не зависят от тех, о ком должны заботиться? Продвижение чиновника вверх по служебной лестнице, его награды и наоборот — порицание, вплоть до низвержения в небытие — это привилегия вышестоящего начальства, а не тех, чьи интересы он, якобы, должен блюсти.

—Значит нужны чистки! — резко высказался Врангель, — жестокие и скорые. Как прошлым летом, когда военно-полевые суды пресекали попытки спекуляции и вывоза хлеба во время неурожая. Надзирать и карать!

—Никаким надзором эту задачку не решишь, — парировал Кропоткин. — Надзор — это тоже чиновники. И за ними нужен контроль. А над контролем — спецнадзор, а над спецнадзором — спецконтроль… И так до бесконечности.

—А вот тут я согласен с Петром Алексеевичем, — кивнул Ипатьев. — Система, которой требуются бесконечные чистки — нежизнеспособна. Нужно решать проблему отбора в дворянство… Ну хорошо, не нравится дворянство, назовите как-то по-другому социальную группу, влияющую на государственные решения… Независимо от названия, всё равно потребуется ответить на вопрос: кто и зачем туда стремится? Если это вопрос привилегий, то деградация неизбежна.

—Деградация неизбежна в любом случае, если мы говорим о профессиональных столоначальниках, — настаивал на своём видный теоретик анархизма. — Посмотрите внимательно. Большинству тех, кто при власти, хорошо при любой власти и надо быть идиотом, чтобы отдавать свою страну кучке бюрократов в надежде, что все они будут заботиться о ней, как о своей матери. Заботиться они, конечно, будут, но только о собственной заднице. Она ближе и роднее. Особенно под лозунгом "Воруем вместе". Воровать и защищать свои привилегии различными иммунитетами — вот то, что лучше всего получается у бюрократов. И случится, как всегда — чем больше неприкасаемых, тем хуже работают государственные механизмы. Особенно в России, стране огромных возможностей для злоупотреблений.