Стальная империя

Обойдя вокруг стола, император вернулся к карте и, задумчиво глядя на красные и синие стрелы, продолжил.

—Мы, конечно, можем пренебречь собственным печальным опытом и, очертя голову, броситься на штурм столиц противника… Я даже могу предположить, что военная удача от нас не отвернется, но что взамен? — резкий поворот и стальной взгляд уперся в ошалевшие глаза генералов. — Взамен мы повесим на себя заботу о населении оккупированных территорий и побежденных стран. Кто-нибудь считал, во сколько это нам обойдется? И не надо только мне говорить про прирастание территориями. Новый ХХ век диктует нам совершенно другую логику развития — прирастать страны будут не территориями, а промышленностью и наукой, технологиями и производствами, школами и университетами, грамотными образованными подданными. Тот, кто проиграет эту гонку, обречен на поражение… Знаете, как это будет выглядеть?

В зале стало тихо, как ночью на кладбище.

—В Германии по требованию офицера генерального штаба Шлиффена начинается реконструкция железных дорог, строительство рокад, позволяющих оперативно маневрировать резервами на огромных расстояниях. Это значит, они уже начинают готовиться. А когда будут готовы, последует провокация… Ну, например, внезапная смерть высокопоставленной особы, того же Франца-Фердинанда, восстание венгров и аншлюс Австрии с целью спасения австрийцев. Франция, понимая, что она — следующая, нападет на Германию. Кайзер контратакует через Бельгию и Нидерланды, обойдёт французские укрепления… Блиц криг — Франция капитулирует… За очень короткое время промышленность всей Европы окажется под протекторатом Германии. А она уже сейчас превосходит нашу по всем показателям — кораблестроительные мощности — в два раза, артиллерийские и снарядные — в пять, химические — по кислотам, пороху и взрывчатке — более чем в десять раз. И когда, в воскресенье 22 июня армия объединенной Европы, имея подавляющее преимущество во всех видах вооружений и в людских силах, перейдет через границу России, чем мы будем останавливать эту лавину саранчи, господа победители? Освежите головы, вспомните объемы производства чугуна и стали, пушек и снарядов, винтовок и патронов, которые можем производить мы и они… Прикиньте мобилизационные потенциалы и скорость оперирования резервами на огромном ТВД от Балтики до Черного моря…

Император устало опустился на стул и упёрся взглядом в столешницу…

— Удачно отбившись от врага, следует не хапать все подряд, а заняться собственными делами. Россия — страна на 45 крестьянская, с околонулевой механизацией и химизацией агропромышленного производства, с неграмотным, нищим населением. Нам нужны гигантские вложения — требуется переселить минимум 70 миллионов человек в города, превратив крестьян в высокообразованных, квалифицированных работников, построить заводы, школы, больницы. Одного жилья потребуется не менее 400 миллионов квадратных метров… И всё это вне досягаемости форсированного броска врага на Западе и на Востоке. Фактически, нам надо создать внутри России еще одну страну, совсем непохожую на ту, что вы ежедневно видите из окна дилижанса и поезда, и сделать это за кратчайшее время, иначе нас раздавят… Нет у нас времени и других ресурсов на десанты, поэтому операцию, разработанную генеральным штабом и представленную полковником Юденичем, отменяю…

Глава 35. Люди простят всё, кроме обманутых ожиданий.

Главное Политическое Управление Российской империи в полном составе собралось впервые с начала боевых действий и впервые повестка дня не содержала ни одного военного вопроса — верный признак того, что успешная, победоносная война заканчивается, уходит в историю. Но в письме императора, врученном участникам совещания, отсутствовали фанфары и бравурные марши. “Пусть вас не обманывают и не успокаивают звонкие победы на море и на суше, — читали собравшиеся обращение монарха, — это всего лишь благоприятный фон для проведения глубоких внутренних преобразований. Стоит хоть чуть-чуть с ними опоздать, позволив себе почивать на лаврах, и все результаты последней кампании будут неумолимо обнулены, а победы русского оружия превратятся в великие потрясения для нашего государства…”

Собрание, заряженное тревожным тоном послания, гудело встревоженным ульем, обсуждая предстоящие реформы. Все были в сборе, за исключением императора. Немногословные адъютанты неизменно повторяли интересующимся одну и ту же фразу: “Верховный Главнокомандующий приносит свои извинения за опоздание. Ещё не закончилось совещание Генерального штаба. Ждите!”

Разбившись на группы доверительного неформального общения, присутствующие оживленно обменивались мнениями, благо, интересных собеседников хватало, а задачи предстояло решать грандиозные.

— Нет, война не закончилась, господа, — задумчиво скручивая в трубочку свой доклад, вполголоса говорил полковник Ипатьев, обращаясь к собеседникам. — Она просто переместилась в учебные аудитории, лаборатории и цеха. Наши преподаватели, профессоры и доценты, сами того не желая, уже вчера оказались на передовой. Поэтому весьма актуальным считаю вопрос, почему западные университеты, например, германские, и в мирной жизни являются очагами национального духа в то время, как в воюющей России с кафедр императорских университетов звучат речи о патриотизме, как о чем-то недостойном современного "интеллигента", обязанного в равной мере любить всё человечество, об армии, как тормозе прогресса, ибо война, якобы, есть остаток варварства. И тому подобное.

— Потому что, дорогой вы наш полковник, — глядя в глаза инженеру-химику, отвечал недавно прибывший с Дальнего Востока барон Врангель, — если роль идеологии в обществе становится чрезмерно высока, то она приобретает собственную волю и уже может диктовать решения, правильные в ее рамках, но, очевидно, гибельные в реальности. И реальность в таком случае, просто, приходится игнорировать.

—И какая же идеология главенствует в наших университетах? — удивленно вздергивал брови стоящий рядом с Ипатьевым Менделеев.

— Нигилизм, отрицание всего существующего порядка в целом и каждого его элемента — в отдельности. Нашим профессорам, как бальзам на сердце, последняя работа Льва Николаевича о пользе еретиков для развития цивилизации. Они купаются в собственной фронде, призывая вслед за социалистами к разрушению всего окружающего их пространства. Надеются, покрасовавшись на митингах, призвав к необходимости разрушения “всего мира насилия до основания”, вернуться в свой уютный мирок, где лакей примет трость и шляпу, а услужливая горничная плеснёт горячего чая. А ничего этого уже не будет. Будут руины с отчаявшимися людьми, убивающими друг друга за кусок хлеба.

— Откуда такая фантасмагория? — язвительно задал вопрос лысый очкарик с шикарной архиерейской бородой и неожиданно армейской выправкой. Остатки волос, небрежно зачесанные назад, свисали гроздьями на воротник черного сюртука, обсыпанного перхотью. Весь вид его был вызывающе неопрятным и отталкивающим, если бы не глаза. Живые, проницательные, двигающиеся в унисон с мимикой, они завораживали, притягивали к себе и заставляли абстрагироваться от всего остального. Внимание к старику было приковано повышенное. Присутствующие то и дело косились на него. То там, то здесь по залу проносился шепоток: “Неужто это тот самый Кропоткин?”. “Да-да, не сомневайтесь, собственной персоной. Прибыл-с под личные гарантии безопасности…”

— Проводя командно-штабные игры под руководством Главкома, — в тон вопрошавшему ответил Врангель, — Главное политическое управление целый год перебирало различные сценарии социальной революции в России, с приходом к власти левых сил, со свержением левых правыми… И всегда, как проклятие, перевороты сопровождаются параличом органов власти, разложением армии и полиции, а далее неминуемо следует девятый вал анархии, смертей, нищеты, низведение экономики до натурального хозяйства… Вы не представляете, господа, как страшно выглядит современный зимний город без электричества и отопления, с улицами, отданными на откуп мародерам, — Врангель закрыл глаза, переживая заново сюжеты из последних штабных учений. — Страшный суд… Да-с… И знаете, самое удивительное, что любые перевороты одинаково выгодны нашим заклятым друзьям на Западе…