Страница 2 из 10
Потом. Когда-нибудь потом мы будем счастливы. Потом я починю стиральную машину, жена давно уже просит. Потом я доделаю ремонт в ванной, и отражение в запотевшем зеркале после душа перестанет так сильно пахнуть плесенью. Потом я сяду со своим сыном, выслушаю всю его жизнь и обязательно пойму. Потом я научусь играть на гитаре и заново смогу очаровать свою любимую красивой романтикой, похожей на ту, что так часто показывают в женских фильмах о любви. Потом я прочту все запланированные книги и поражу своим умом и эрудицией коллег на работе. И так каждый день мы откладываем свою жизнь на потом. Мы откладываем на потом самих себя. Раз за разом. Но беда в том, что в какой-то момент гонки за будущим ты вдруг смотришь на свои руки: неумолимо стареющие, слабые, немощные, и понимаешь, что твое "потом" никогда не наступит. Что оно ни у кого никогда не наступает. Живет, живет, маячит где-то на горизонте, щедро пичкает надеждой, а потом вдруг превращается в жесткое "поздно" и проступает жилистым приговором времени на старческих руках.
На работе снова задерживаюсь – вранье это все, что рабочий день заканчивается в семь. Официально-то да, но вот подойдет начальник и скажет – делай. И я делаю, что мне остается? Дома ждет жена, любимая моя, но я никогда не пойду и не скажу, что время уже позднее. У всех жены, дети, но все сидят, и каждому не хочется быть хуже других. Даже не потому, что не найти другой работы, а потому, что в эту уже столько сил, столько времени и нервов вложил, что вросла она в меня напрочь. Обрел какой-то иллюзорный островок надежности, уверенность, что смогу купить сыну учебники и жене бусы, вроде зарплату уже повысили, вроде повышение уже не так далеко, а начинать все заново… Поздно мне уже начинать заново, потому что учебники и бусы сейчас нужны, хлеб и молоко на кухне тоже сейчас нужны, а не тогда, когда найду я работу по душе. Сижу и медленно варю в себе раздражение.
Еще коллега у меня есть, это отдельная история. Он идиот. Но не просто идиот, а идиот, начисто лишенный совести. Зато наделенный большой наглостью. Бывает, вот так просидишь допоздна неделю, все сделаешь, седину в волосах посеешь, а он пойдет к начальнику и скажет, что это его заслуга. Или не скажет, но промолчит так, чтобы начальник точно понял, кто тут молодец. И ничего уже не скажешь, он по званию выше, что с таким подходом не удивительно, и послушают его, а не меня. А про меня в личном деле напишут: "неуравновешен, склонен к конфликтам, завистлив". Молчу, сжимаю зубы, и кажется мне, что осыпаются они горьким песком в горло. Сухим, скрипучим, больно колющим в животе и подкатывающим тошнотой.
Потом иду домой, ветер бьет в ребра, а во мне ширится чувство какой-то парусности. Словно именно сейчас, стоит лишь слегка подпрыгнуть – и полечу я в небо. Туда, где облака мнутся, сжевываются, пожирают друг друга и рождают новые. Так и полечу – нелепым воздушным шаром в грязных ботинках с портфелем в руке. Буду смотреть сверху на свой офис, махну рукой коллеге-идиоту, увижу Африку, настоящих слонов, а потом упаду в океан и растворюсь большим куском соли. И чувство это такое сильное, почти как уверенность. Вот только не прыгну я. Потому что не полечу. А прыгающий на улице мужчина моих лет смотрится глупо. Так и иду дальше, а неосуществленный этот прыжок скручивает мерно зудящее раздражение в тугую пружину, натягивает курок будущего.
Прихожу домой и вижу жену. Первое желание – подойти, обнять, рассказать, как скучал я по ней весь этот долгий день, как хотел прийти раньше, но не смог.О том, как ветер превращает человека в парусник, и я хотел бы лететь в Африку вместе с ней. Но я молчу. И она молчит. В ее молчании я угадываю обиду – с сыном опять времени не провел, ее одну бросил. Опять, опять, опять. Мне бы просто поцеловать ее, утешить, но натянутая пружина наконец-то расправляется с глухим щелчком, механизм накопленного раздражения срабатывает, крючковатый палец судьбы нажимает на курок. Во мне набухает, нарастает злость, упирается лбом в нежелание понимать, просачивается едким шипением, строит стены холодных рассуждений: я же для них все это делаю, загоняюсь, как вол на скотобойне, а они мне обидой отвечают. Они, они во всем виноваты. Резко, грубо разворачиваюсь, ухожу, запираюсь в своем кабинете и остаюсь в страшном одиночестве.
Тяжело на душе. Темно, тяжело и горько. Чтобы как-то отвлечься, открываю книжку, включаю ноутбук, радио, телевизор, что угодно. А там слова. Такие красивые слова о любви. "Они шли босиком по траве, взявшись за руки". И мне так сильно, так яростно хочется вырвать из этих слов душу, мысль, смысл и воткнуть, вшить в собственную жизнь. Чтобы мы, мы шли по этой траве. Чтобы мы держались за руки и беспечно улыбались. Чтобы мы ловили кузнечиков на холме, закопав в нем весь офис вместе с коллегой. Чтобы мы сверкали розовыми пятками, купаясь в реке и не ставя будильник на 6 утра. Слово – это высшая форма сознания человека. Мы осмысливаем весь мир посредством слов, формулируя для самих себя не только мысли, но даже чувства. И если нам не хватает умения сказать себе что-то – мы перестаем понимать собственное Я. Нашу жизнь диктует неуловимый внутренний диалог, настолько рано зародившийся в нас, что мы его не замечаем. Мне грустно, мне тревожно, потому что жена смотрит в окно, а за окном первородная пустота. Как остановить время, чтобы ее взгляд перестал биться в нем голой тоской? Переживаемые внутри слова, без которых все было бы так же, но я уже не понимал бы, что происходит. Так в жалобе к небу "я не знаю себя" звучит только подведение итога: "не могу сказать себя самому себе". Вначале было Слово, и слово стало всем. И это слово я слышу из всех щелей, безъязыкой мумией глядя перед собой, не способный сказать.
Появляется желание уйти, бросить все, сбежать и пропасть. Выхожу в коридор, одеваюсь и иду на улицу. Там вспоминаю, что даже не поужинал. Захожу в кафе, заказываю борщ и кофе. Смотрю вокруг, ищу взглядом выход из собственной жизни, наталкиваюсь расширенными от переживаний зрачками на женщину. Она молодая, с упругой грудью, симпатичной фигуркой, красивым лицом и миловидной улыбкой. Ловлю себя на том, что уже улыбаюсь ей, а она мне легко отвечает. Встаю, сажусь за ее столик, завожу беседу. Она щебечет мне какие-то глупости, хихикая и вырисовывая на салфетке цифры своего телефонного номера. Я не слушаю, я смотрю, как шевелятся ее губы, густо и ровно намазанные темно-вишневой влажно-блестящей помадой. Смотрю и вижу маленькую квартирку, где эта молодая женщина готовит мне завтрак, жаря яичницу и напевая под нос, а я валяюсь в кровати, лениво возвращаясь к прежнему ритму после отличного секса. И думаю о жене, пусть не такой молодой, не такой красивой, но я вдруг очень остро понимаю, что буду думать о ней. И не головой, всем телом начинаю чувствовать, как невыносимо сильно мне будет ее не хватать, с кем бы я ни был. В этот момент все мое раздражение сворачивается комком в горле, щиплет нос, набухает дрожащей влажной пеленой на глазах. Смаргиваю крупную громоздкую слезу, вру несостоявшейся любовнице о том, как что-то попало в глаз, о какой-то важной встрече, о том, что обязательно позвоню. Пора возвращаться домой, там меня ждут.
Как только возвращаюсь, жена, ни слова не говоря, идет греть ужин. Сажусь за стол, молчу, смотрю ей в спину. А спина ссутулилась, дышит почти не слышно и слегка пахнет табаком. Супруга курила тайком от сына. Нужно знать характер этой женщины, чтобы понять, что это значит. Курит она очень редко, когда сильно волнуется или в очередной раз приходит к выводу о дешевизне, убогости и безысходности собственной жизни. Смотрю на нее, гадаю – что же на этот раз: переживала или подвела итоги? А внутри все сжимается, пропитывается горькой виной, оседает мокротой раскаянья в легких, вгрызается в сердце бессильным желанием изменить прошлое, настоящее, будущее. Хочется сделать все лучше, правильнее, чтобы стояла она сейчас счастливая и смеялась, не сутулила спину, не пахла этим дымом. Ведь никогда я не хотел, чтобы было так, как сейчас. Делал все, что мог, что умел, все для нее. Но случись повернуть время вспять, повторил бы все свои ошибки, потому что совершал их из любви к ней.