В ритме сердца

Николина

Страх мгновенно пронзает всё моё тело тысячей иголочек и так же быстро отпускает, когда я осознаю, что приглушённый голос Адама исходит из одной из закрытых дверей холла, а его донельзя сердитый баритон адресован вовсе не мне, а отцу, с которым он по-прежнему ведёт крайне накалённую беседу.

И вот сейчас честно-пречестно: не имею я дурной привычки совать нос в чужие дела и уж тем более подслушивать чьи-то разговоры, но в этот раз я почему-то тихо подбираюсь к нужной комнате, и моё ухо само по себе тут же прислоняется к двери, заинтересовавшись мужским разговором.

– Я тебе уже всё сказал, Адам. Мне нечего добавить. Камилла теперь часть нашей семьи, – твёрдо чеканит мистер Харт.

– Какой семьи, Роберт? Ты бредишь?! – не уступает ему в строгости сын. – Наше с тобой общение всегда ограничивалось работой, а другой член твоей ни с того ни с сего выдуманной семьи оставил этот дом ещё много лет назад, забыв о тебе как о страшном сне. Разве я ошибаюсь?

Слышатся несколько мерных шагов из одной стороны комнаты в другую, а за ними монотонный ответ Роберта:

– Не ошибаешься.

– И это ни о чём тебе не говорит?

– С Миллой всё будет иначе.

– Иначе? – даже с расстояния смех Адама покалывает мою кожу мурашками. – В том-то и дело, что ничего не будет иначе. Её ждёт то же самое. Тебе же самому прекрасно известно, что ты херовый родитель, просто потому что тебе никогда не нужны были дети. И не пытайся опять меня убедить, что какая-то сиротка за пару месяцев перевернула весь твой мир настолько, что ты решил добровольно приютить её. В эту чушь я не поверю!

– Я не жду от тебя ни понимания, ни одобрения, – сухо, даже с некоторой усталостью отвечает мистер Харт.

– Когда оно тебе вообще было нужно? – фыркает сын и втягивает воздух так, словно жадно затягивается сигаретой. – Скажи правду — ты всё-таки её трахаешь, а всё это удочерение не что иное, как прикрытие для прессы?

– Нет, Адам. Я же сказал, что она моя дочь. Я прекрасно понимаю, почему ты не веришь моим словам, но я в самом деле хочу попытаться хоть немного искупить свои грехи.

– Тебе жизни не хватит, чтобы сделать это.

– Знаю, но надеюсь, что мне хватит времени сгладить хотя бы часть из них. И потому я хочу извини…

– Ой, убереги меня от своих извинений, Роберт, – грубо отрезает Адам. – Мне хватило твоей насквозь фальшивой речи перед гостями. Покрасовался перед народом — и славно. Мне же ничего не нужно, кроме правды. Что бы ты мне ни говорил, ничто не сможет изменить моё мнение — эта девчонка всего лишь ещё один твой новый проект, рабочий инструмент для достижения определённой цели. Только какой, Роберт? Что ты задумал в этот раз? Ты всегда использовал людей, выжимал из них максимальную для себя выгоду, и она не исключение. Я в этом уверен.

– Я вижу, что никакие мои доводы сейчас не смогут убедить тебя в том, что я изменился.

– Ты прав: никакие. Я знаю, что ты врёшь. Вот и всё! Люди не меняются так резко, а такой человек, как ты, так подавно. Для тебя женщины всегда были не важнее мебели в этом кабинете. Я бы мог ещё хоть немного поверить в неудержимую вспышку страсти на закате лет, но в родительскую любовь — ни за что!

– Сейчас нет смысла об этом говорить, но со временем ты обязательно поверишь, Адам, — люди меняются. И как показывает мой опыт, они способны стать теми, кем говорили, что никогда не станут. Это происходит не по своему желанию, а вопреки. Незаметно даже для самих себя. Просто иногда в жизни появляется тот, кто позволяет ощутить нечто новое, в корне отличающееся от того, чего ты придерживался на протяжении всей жизни. И для изменений не обязательно должны пройти годы. Иногда хватает пары месяцев, недель, а то и дней, чтобы понять, что ты больше никогда не будешь прежним. Не потому что не хочешь вернуть всё на круги своя, а потому что это тебе больше неподвластно, – по мерно плывущему голосу мистера Харта, мне представляется, как он говорит об этом, стоя возле окна с устремлённым в ночной сад меланхоличным взглядом. 

– Теперь ты ещё и в философы подался? – сын остаётся абсолютно непреклонен в своём скептицизме. – Говори что хочешь. Не поверю я в твою доброту, можешь даже не надеяться. И в то, что люди так меняются — тоже.

– Ещё как поверишь. Гораздо раньше, чем ты думаешь, Адам, – чуть строже отрезает Харт. – И я сейчас говорю вовсе не о себе и Камилле.

– А о ком тогда? – в вопросительной интонации Адама чётко выражается недоумение, а я лишь плотнее прирастаю ухом к двери, чтобы не прослушать ни единого слова.

О том, что делать это недопустимо и крайне нагло с моей стороны, я вообще больше не задумываюсь.

– Я никогда не видел, чтобы ты так смотрел на женщин, как сморишь на свою сегодняшнюю спутницу. Ты с ней сам не свой, и это не только мои наблюдения. Ничего не хочешь рассказать мне об этой девушке, Адам? – совершенно спокойным тоном интересуется Роберт, пока моё сердце стремительно ускоряет темп, щёки начинают гореть от смущения, а губы неконтролируемо растягиваются в улыбке.

Молчание. Шаги. Лёгкое шуршание. Звон стекла. Предполагаю, что кто-то из мужчин решает выпить, а затем следует безрадостная усмешка Адама, что заставляет меня перестать дышать в ожидании услышать его ответ.