Страница 10 из 27
Быть может, и отец мой был в том бою. Но знаю точно – не он ткнул «лежачего». В нашей деревне в кулачном бою, лежачего «боле» не били. Таков неписаный кодекс мужицкой чести.
Очнулся Коля в лазарете, забыл себя и время. Закрывал глаза, а тот человек летел на него, широко раскрыв рот, крича без звука. Штык снова входил в тело, боль резала сознание. Коля, вскрикивая, просыпался. Долго ещё за что-то мучил его ровесник. Подходил человек в белом халате, щупал пульс. Водил перед глазами ладонью, «бред, бред», – объяснял он какому-то человеку в кожаной тужурке и с маузером. Ночью разбудила няня, добрая, как мать, и шепотом предупредила: пожалели тебя, сорвали офицерские погоны, записали вместо убитого красноармейца. Фамилия твоя – Коровин. Вот так и спас его ровесник, которого Коля, быть может, и приколол.
За окном болталась красная тряпка, гремел духовой оркестр. Праздновали освобождение Крыма и третью годовщину Октября.
И ещё один удар довелось принять Коле. Глянул в зеркало, замер: волосы побелели, а при волнении и лицо бледнело. Ходячие раненые не спеша раскрывали кисеты, крутили козьи ножки. Радовались, что живые, да хвалились, костили белую контру.
«Офицеря идут, фасонят, будто на смотру, паперёсками чадят. Всех перекололи, растуды их, мать твою в качель».
Тайга уральская
Если тонет корабль – спасайся,
Но один лишь спасательный круг,
смерти не бойся, мужайся,
пусть же выплывет маленький друг.
Пахан закончил свой рассказ. Свинцовый налёт снова закрыл его ясные глаза. Он опрокинулся лицом к земле и тяжело замолчал. Андрюша, слушая, молчал, ошарашенный открытием. Сознание не поспевало за чувствами.
Солнце всё ещё не взошло, но уже расплылось на горизонте расплавленной платиной. Сухарь догорел, от горячей выжженной земли веяло, как от печи.
Проснулся Сёмка, по-детски доверчиво улыбнулся. Бледный и Андрюша уже стояли, готовые в путь. Очнулись и Братишки, закурили, поплевались, хмуро молчали. «Отлили» на место, где был костёр, и на ходу жуя колбасу, поплелись последними. До станции – час, два прогулки, и целый день впереди.
Незнакомый лес удивлял Оньку. Он сравнивал свой лес в Зауралье – невысокий да кудрявый. По грибы да по ягоды ходили как к себе домой. Бывало, поблудишь, да всё равно выйдешь к людям. А тут Бледный сказал, что по этому лесу можно до океана дойти, и человека не встретишь. Он всё знал, ещё в скаутах они с компасом по лесам путешествовали.
Тайга пугала бездонной глубиной. Но здесь не боязно: лесная дорожка вела их вдоль, не удаляясь от железной дороги, входила в лес, огибая низинки, и снова встречалась с ней. Притихли Братишки, и уж не «натыривались» друг на дружку, говорили вполголоса. Чистота незнакомой природы удивляла. Вот из нутра каменного угора сочится, журча ручеёк. Подходи да пей и набирай водицы в дорогу. А рядом кедр наронял созревшие шишки. Собирай, желуби, неси в своё жильё. Зимой ночь длинная, лежи на пече, да шшолкай, лакомись. Сладкая малина да сытные грибы уж почти отошли. Но назрела нужная для здоровья и клюква и брусника. Ходи, но с опаской, по болоту, собирай полну торбу. Да гляди, не провались: земля на болоте только сверху плотная, а под ней – водица-озеро. Ничего этого не знали путники. Здесь в просторах урёмы они были всего лишь паразитами, пришельцами с другого мира. Тропа заводила их в дебри. На пути стоял великан, свесив свою лапистую крону до земли. Казалось, он охранял вход в это неведомое царство. Вот узкой полосой влетел в столетние деревья какой-то хулиган-ураган. Свалив двухвековую лиственницу, успокоился. Корневище десятиметровой «тарелкой» возвышалось к небу, всё ещё удерживая в своих лапах матушку-землю. А вот ель наклонилась на крону кедра. И он держал её, словно возлюбленную, прижав к себе, не давая упасть. Другие деревья поменьше, как травинки, сдутые ураганом, лежали вповалку, отдаваясь гниению, словно бойцы, погибшие в схватке. И пройти через них непросто: где-то надо пригнуться, где-то вскарабкаться по-медвежьи.
В одном месте лес неожиданно по-праздничному преображался – открывалась гигантская аллея. Кажется, она создана по воле разума. Коридор её закрыт от солнца, но в ней почему-то светло. Проход усыпан ковром сухих жёлтых иголок. Всех, кто ступает в этот природный храм, охватывает благоговение. Быть может, так кажется, – живут тут души заблудших людей.
Память возвращает прошлое
Через полвека я побывал там. Ностальгия овладела мной. И судьба, будто нарочно, подставляла эти исторические для меня места. На этот раз нашим проводником был Алексей Иванович. Он вырос здесь. Сейчас работал в леспромхозе, собирался на пенсию. Обычно, взяв свою непородистую собачку и потёртое ружьё, шёл с удовольствием, как будто не спеша. А мы, отмахиваясь от комаров, напрягались, чтобы не отстать. Его же они почему-то не беспокоили.
Но когда он приезжал к нам в город, будучи в командировке, чувствовал себя так же неуверенно, как и мы в его лесу. Ему неудобно было ходить по асфальту. Он смешно растягивал шаг, делая страдальческое лицо. А здесь он хозяин. И собачка его – дальняя родственница лайки, тоже хозяйка. Дерётся, если надо, с большими собаками так же коварно, как лайка с медведем. Забегает сзади, кусает, убегает. Но снова повторяет свой маневр до тех пор, пока измученная псина не убежит, поджав хвост.
По дороге Алексей Иванович, как экскурсовод, рассказывает нам и дает пояснения. Сыновья его, сейчас уже повзрослевшие, бедовые были в детстве. «Завалить мишку» считалось в их посёлке ухарством. Возвращаясь как-то из леса с ягодами, увидели они его, переваливающего через тропинку. Вместо того чтобы затаиться и переждать, старший тут же вскинул дробовик. Он забыл, что ружьё заряжено не жаканом, а дробью. Да его и пулей-то не сразишь. Все помнили такой поучительный случай. Ушёл охотник на охоту и не вернулся. Нашли его мёртвого, с содранным скальпом, рядом с убитым им медведем. Две пули от берданки были в голове зверя. Знал этот случай и сын Алексея Ивановича. Но таёжный закон иной: сначала стреляй, потом думай. И он выстрелил, и «мишка» остановился, стоит и стоит. Вот тогда-то и трухнули охотники-ягодники, дали дёру. На помощь набежали мужики из посёлка. Жаканами палили в несчастного «Михайло Потапыча», а он хоть бы что, стоит, не шевелится. Не выдержал один, матюгнулся, подбежал да прикладом торнул. Мишка тожно и пал. Фельдшер после объяснил: медведю нерв двигательный перебило, вот он и стоял, как замороженный. «Если встретишь медведя в малиннике, не смотри ему в глаза, – назидал далее Алексей Иванович. – В глаза смотреть зверю – звать на поединок».
Мы старательно шли за Алексеем Ивановичем, боясь отстать.
«Гиблое место», – вдруг сказал он, махнув в сторону рукой.
«Болото?» – переспросил я.
«Нет, не в том дело», – и он рассказал нам, как в том месте заблудился нездешний житель посёлка. Не стал ждать паровоза, чтобы проехать каких-то семь километров. Пошёл пешком напрямик по лесу. После одёжку его и обглоданные кости нашли далеко-далеко в стороне от железной дороги. – «Обманное место там есть. Паровоз справа идёт, а шум его слышится слева. Там угор каменный стоит, вот звук то и отражается, слышится с другой стороны».
«Во как! – думал я. – Он ещё и физику знает».
«В тайге по другим приметам надо ходить», – поучал нас добрый Алексей Иванович. И, чтобы ещё раз нас удивить, он завёл нас в заброшенный посёлок леспромхоза. Пути к нему уже заросли. Странно было видеть жилища, магазин, клуб, правление, но без людей. Стояла необычная тишина, но не мёртвая. Собачка Алексея Ивановича вела себя необычно: к чему-то прислушивалась, вздрагивала, оглядывалась, думала. Она, должно быть, слышала угасшее поселение, лаяла на невидимых существ, а то вдруг испуганно замолкала, отходила.
Конечная точка судьбы и пути
Но вернёмся же к нашим беглецам. Следующий привал сделали у вывернутого дерева. Корневище возвышалось над маленькими притихшими странниками. Доедали припасы Бледного молча. В пустую бутылку набрали ключевой воды. Язык почему-то не поворачивался для разговоров. А мудрая природа будто наблюдала за пришельцами и всё понимала. Братишки чего-то побаивались. Дорожка постепенно сузилась в тропу, она уводила из богатырского леса. Здесь деревья были другие – может быть ещё молодые, но чахлые.