Приехали!

Первое место перспективной работы оказалось, правда, в Окланде. Для тех, кто в географии и прочем Америки не силён, я могу пояснить, что Окланд – это такой городишко, расположенный рядышком с нашим городом, прямо через пролив и соединённый с Сан-Франциско мостом "Bay Bridge". 20 минут езды на метро. Впрочем, это единственная приятная вещь. Всё остальное – вещи неприятные, и заключаются они в том, что этот небольшой городишко постоянно оказывается в тройке призёров по Америке по числу убийств. Впрочем, на семейном совете этот невинный факт все постарались скрасить надеждой, что и в городе Окланде есть очень хорошие места, где проживают миллионеры. Так что на следующее утро Ирина отправилась в Окланд на интервью.

Место, правда, оказалось не очень хорошим. А если уж говорить всю правду, то очень нехорошим. По сторонам улицы громоздились проджекты [субсидированное жильё для малоимущих]. На ступеньках домиков сидели наши чёрные братья. Афроамериканцы, как корректно называет их пресса. Некоторые из них были в майках, демонстрируя свою мускулатуру и татуировки. Иные были одеты в толстые надутые куртки. Такая вот "униформа" была в моде среди чёрных юнцов. Вроде как тихо-спокойно, но почему-то боязно.

Нашла офис. Поговорила с дантистом. Ну, работа как работа. Привычная, даже попроще, чем у доктора Берковича. Но вот окружение… Нэйборхуд – добрососедство в переводе – слегка озадачило. На всякий случай, Ирина спросила насчёт безопасности.

– Да вроде ничего, – пояснил доктор. – Я тут уже десять лет работаю. Эти ребята своих не трогают. Ну, а пока они тебя за своего не признают, можно вызывать секьюрити [охрану], чтобы тебя проводили до машины или автобусной остановки.

Ирина поблагодарила, попрощалась, сказала, что будет думать. Хотя думать тут особенно было нечего, тем более, что зарплата так же, как и район-нэйборхуд, оказалась явно не миллионерской.

Ну ладно, маленький промах. Тем более, что было ещё одно интервью на завтра поблизости в очень хорошем месте. Место это известное в нашем городе, да и за пределами и называется оно район Кастро. Опять же для тех, кто в американской географии не силён, я поясню, что район Кастро – это место, очень хорошо известное по всей Америке. Известность его заключается в том, что живут и обитают там граждане весьма нестандартной сексуальной ориентации. Так что район этот – как бы вроде очень большого клуба для секс-меньшинств на открытом воздухе.

Я лично против этих товарищей ничего не имею. Хотя бы потому, что они же не виноваты, что такими вот родились, с такими вот предпочтениями. Тем более, что это ребята весёлые. Не зря их геями [gay – весельчак] называют. Район чистый, аккуратный, безопасный. Ну, гуляют там юноши или дедушки в коротких штанишках. За ручки держатся. Даже умилительно. Прямо как в детском саду.

Ну вот в такую вот приятную, чистенькую клинику, в приятном безопасном районе приехала Ирина. Правда, переступив порог клиники, она сразу же заподозрила что-то неладное. В приёмной всё чисто, стерильно, пусто. Ни одного журнальчика, ни одного мягкого кресла. Мебель – пластик, стекло, металл. Ладно, это всё можно отнести на метаморфозы современного дизайна. Но то, что она увидела через стеклянную дверь, весьма озадачило. Врачи и ассистенты точно в палате хирургии. Одеты – штаны, плотные халаты. На головах шапочки, на лицах – маски, очки. Ни одной открытой части тела. Короче, на обстановку в любом нормальном кабинете дантиста очень не похоже.

Потом вышел доктор. Очки, маску, резиновые перчатки снял. Поздоровался и перешёл к интервью-беседе. Томить я вас не буду и сразу перейду к концу и поясню, в чём там дело.

А дело в том, что в этом самом районе Кастро бывает не только весело, но иногда очень и очень грустно. Среди весельчаков с нестандартной сексуальной ориентацией свирепствует неизлечимая и часто смертельная болезнь – Синдром Приобретённого Иммунного Дефицита. Кратко называемый СПИД, или ВИЧ. И распространён он среди геев в сто раз чаще, чем среди обыкновенного невесёлого люда. Природа, оказывается, не подозревая о существовании весёлых сексуальных отношений, не выставила в том самом весёлом месте натуральные защитные барьеры. В результате чего вирус быстро и без преград передаётся от одного весельчака к другому. Зубы же у всех болят одинаково. Лечить надо всех. Ну, а сама эта клиника, в которую по недоразумению попала моя жена, как раз и специализировалась на лечении товарищей, заражённых ВИЧ. Униформа персонала как раз этому и соответствовала. Так что вы понимаете, что после этого визита Ирина бросилась в ванну, где долго и тщательно оттирала руки и прочие открытые части тела.

Ну вот, такие вот невесёлые дела. Из клиники доктора Берковича выгнали. Две наводки-интервью провалились. Что делать дальше – неясно. И вот пока мы там дома вечерком грустили да читали газеты с объявлениями, раздаётся звонок. На телефоне Марина – та самая мудрая девушка – и сообщает моей жене, что, между прочим, те вот девушки – Бланка и Лин, которых выгнали вместе с Ириной, – уже работают. Уже на своих рабочих местах у доктора Берковича.

– Так что – звони, просись обратно.

Ну вот, на следующее утро Ирина звонит в клинику доктора Берковича. Секретарша как ни в чём не бывало говорит:

– Конечно, конечно. Нет проблем. Приезжай.

Ирина вскакивает в наш ржавый голубой Шевролет и, настёгивая все 80 древних лошадиных сил, мчится в клинику доктора Берковича. Секретарша встречает её радостно и только говорит:

– Подпишите тут бумажку и добро пожаловать обратно.

Ну, бумажка та приблизительно такого содержания – мол, получилось некоторое недоразумение. Но мы всё это осознали. Зла друг на друга не держим и судить друг друга не будем.

Оказывается, доктор Беркович и сам хорошо струхнул. Ведь, дойди дело до суда, ещё неизвестно, как и чем это обернулось бы. Покуситься в Америке на самое святое – на первую поправку конституции о свободе слова – это вещь серьёзная. Вовек не отмоешься. Впрочем, Ирину все эти детали американской жизни не очень интересовали. Подмахнула бумажку и вперёд к "станку", за привычную работу: сопли, слюни вытирать да больных успокаивать.

Ну, а в конце недели – вы можете себе такое представить – вдруг в кои веки доктор Беркович проводит эдакое дружеское рабочее собрание, где всех благодарит за ударный труд, повествует, что «все мы одна семья и здоровье больных – наш главный приоритет». Ну и самое интересное то, что вдруг заговорил он об Ирине. Отметил её необычайные успехи в зубном деле и пообещал, что в дальнейшем будет её лично обучать премудростям зубной науки. А после собрания, когда все расходились, подозвала Ирину к себе секретарша и сообщила, что ей, Ирине, почасовую зарплату подняли на целый доллар. Получилось, что почти что на 20 процентов, как и обещал профсоюзный босс.

Ну вот тем и кончилась история с забастовкой. Можно было бы здесь закончить, но хочу я вас, читатель, ещё чуть-чуть задержать. Маленькое послесловие.

Ирина зубным врачом не стала. Выяснилось, что у неё тяжёлая физиологическая болезнь – обе руки левые. С такой болезнью в Советском Союзе можно было работать, а здесь, в Америке, к сожалению, нельзя. Поэтому двинула она по иной стезе. Пошла в университет на мастер-программу по психиатрии. Потом устроилась в большой госпиталь и начала там потихоньку трудиться – вправлять мозги всяческим озабоченным товарищам. А потом прошло ещё много-много лет, и вот однажды, не поверите… Входит к ней на приём та самая Сюзан из клиники доктора Берковича. Смотреть на неё было жалко. Располнела. Стрижка короткая, гадкая, словно под мальчика. Проблем с головой – ворох и ещё чуть-чуть. Жену мою она, конечно, не узнала. Где уж тут узнать какую-то ассистентку, у которой она пила кровь десять лет назад. Тем более, что этот вот обслуживающий персонал – ассистенты-недочеловеки – пронеслись перед её глазами как товарный поезд.

И вспомнилось Ирине, как когда-то, давным-давно, так уж хотелось отомстить своей начальнице. Хотелось отомстить тогда, но не сейчас. Сердце оттаяло. Ну, помогла Ирина ей, чем могла, в каком-то смысле даже по знакомству. Пусть выздоравливает.