Моя девочка

— Лучше всех, — бурчу я и отворачиваюсь к стенке. — Стучаться надо!

— Я стучала. Правда, стучала. И долго.

Да, кажется, сначала был стук, но я не обратила на него внимания. Да еще и дверь вчера не закрыла.

— На занятиях тебя не было.

Я разлепляю веки. Яркий свет льется из окон. Откуда столько света? Весь свет остался в прошлом, с Филом.

Ого! Прошел целый день, а я и не заметила.

Наконец понимаю по голосу, кто это домогается меня. Черт, это же Катя, наша староста. Хорошая девочка, добрая, старательная. Такая ведь не отвяжется.

— Артур Геннадьевич о тебе спрашивал, беспокоился очень.

— Ах, Арчи! Ну если спрашивал король Артур, значит, вот прям сейчас и побегу, — вяло отвечаю я.

— Сейчас не надо, занятия уже кончились, — ровно отвечает Катя, и вся моя ирония проносится мимо ее ушей. — Завтра приходи обязательно. Артур Геннадьевич за тебя переживает, а ты все ерничаешь! А еще… Слушай, ты Лизу не видела? Такая милая девочка и никогда не пропускает занятия, а сегодня даже на звонки не отвечает. Не понимаю, просто не понимаю, как можно быть настолько несобранной?

«Потому что я ее разобрала!» — из горла рвется дикий крик, но я сдерживаюсь. Еще не хватало, чтобы меня в психушку упрятали.

— Не знаешь? — не унимается Катя.

— Нет! Нет, не знаю! — рявкаю я, мотаю головой и накрываюсь подушкой, пытаясь спрятаться от чужого праздного любопытства. — Нет мне до нее никакого дела, ясно?!

Но даже под подушку доносится:

— Как ты так можешь? — праведное негодование отличницы зашкаливает. — Вы же лучшие подруги! Так только начни пропускать, можно запросто вылететь из колледжа!

— Хватит! Отвали! Не нужен мне ваш колледж, завтра же отчислюсь! Или утоплюсь! Отвалите уже все от меня!!! — я вскакиваю, хватаю чашку и запускаю в дверь.

Хорошо, что у Кати отменная реакция. Створки успевает закрыться прежде, чем до нее долетает чашка. Конечно, разбивается вдребезги.

Любимая, надо признаться, чашка Лизы, которую я нагло выклянчила. С надписью «От любимого папы».

Пытаюсь снова заснуть, но сна ни в одном глазу. Переворачиваюсь на спину, тупо пялюсь на треснутый потолок. Ерзаю на кровати, проверяя себя. Задница все еще ноет, как и между ног. Спина располосована, губы искусаны, на попе, судя по всему — нехреновые такие синяки и ссадины. Веселенькие выдались выходные!

Но сколько ни валяйся в кровати, как ни жалей себя, а вставать все равно придется. Поднимаюсь одним прыжком — и тут же натыкаюсь пяткой на осколок разбитой чашки. Прыгаю на одной ноге, вытаскивая из другой кусок старого рухнувшего мира.

Кто-то определенно меня предупреждает, не стоит выходить в такой день из дома. Но беда в том, что дома у меня нет.

Смотрю на телефон, каким-то чудом не разрядившийся. Ничего. Ни от кого.

А чего ты хотела, Кира?!

Подари, боже, мне одно чудо сегодня. Только одно.

«Мама, привет. Я могу немного пожить у тебя?» — набираю я эсэмэску.

«Будь уже взрослой, прекрати рассчитывать на меня, я не могу каждый раз вытирать твои сопли. На этот раз у меня все серьезно. Даже не думай опять все испортить. Сейчас нет, нельзя, ни в коем случае, не приезжай», — торопливо и как-то слишком пространно отвечает мама, словно весь день сидела у сотового в ожидании моего эсэмэс.

Так и представляю, как она цокает острыми ноготочками одной руки по столу, рассчитанным движением другой поправляя выбившийся из прически локон в ожидании очередного мужчины.

Нельзя сейчас, как и всегда. Неужели когда-то было можно? Что-то я не припомню.

Я падаю обратно на кровать, тру пяткой о простыню, нещадно портя хорошую вещь. Кровь почти не течет, жить буду.

В моей жизни были плохие времена и до этого, но ничто не может сравниться с сегодняшним опустошением.

Вечером я заснула как убитая, но проснулась часа в два, прожила всю эту сцену заново, захлебываясь в слезах, да так и провела большую часть ночи, то засыпая, то просыпаясь.

Постоянно терзала телефон, надеясь, что у меня будет сообщение, пропущенный звонок, все что угодно, что покажет, что я была для Филиппа чем-то большим, чем «его маленький грязный секрет».

Думала о том, что мы не должны были причинять Лизе столько боли. Так не должно было случиться.

Думала, что надо было признаться раньше. Но что я могла сказать ей? Если даже сам господин Крутой, мать его, гребаный папочка, не подтвердил того, что мы пара. Что мы не просто трахаемся, что…

О том, что мы просто трахаемся, Лизе действительно лучше было бы не знать. Но я же думала, я была почти уверена, что Фил испытывает те же чувства, что и я к нему.

Как же я ошибалась!

Когда я решаю, что во мне не осталось ни слезинки, слезы текут по-новой.

Если Филу я не звонила и не писала, то для Лизы я оставила кучу сообщений, чтобы она перезвонила мне, выслушала меня и мои объяснения. Даже наговорила кучу аудиосообщений, но все их стерла. Даже набрала номер, но тут же сбросила его.

Все мои сообщения остались без ответа. Что же, надо смириться с тем, что Лиза искренне ненавидит меня. Конечно, у нее есть на это полное право. Когда я почти всерьез призналась ей, что фанатею от взрослых, состоявшихся мужчин, она тоже в шутку взяла с меня обещание не трогать ее отца.

Это напрочь вылетело у меня из головы. Вот почему она злится. И еще из-за собственной матери. Все наши беды и ошибки — из-за наших матерей.

Я нарушила слово, ее отец нарушил слово. Два ее самых близких человека подло обманули ее.

Но я уверена, я почти уверена в том, что если бы она поняла, что мы любим друг друга, она простила бы нам обман.

А сейчас это и правда навсегда останется как «маленький грязный секрет». И Лиза ощущает себя так, словно мы двое отхлестали ее по лицу грязными тряпками.

Хватит уже ковыряться в собственных ранах! Но мысли все крутятся и крутятся в голове.

На улице все померкло, хотя вроде бы еще не так поздно. Заморосил мелкий дождь, потом громыхнула молния и застучал уже настоящий ливень. Зашумела вода, струями потекла с крыш, деревьев и серого неба. Веселые студенты с криками и смехом разбегались кто куда.

Да, ведь говорят, что студенчество — прекрасная пора. Что-то я пока не заметила. Может, потому что я потерялась. Я совершенно не знаю, куда мне идти и что делать дальше. Мне надо съехать прямо сейчас. Но я еле стою.

Или что, подождать, пока Лиза вернется, чтобы собственноручно выцарапать мне глаза?

Может, и правда пофиг это образование? Кому оно нужно? Чтобы встречаться с Лизой? И что? Всякий раз избегать ее и мыслей об ее отце?

Да пропади оно все пропадом. Я для Филиппа — игрушка. Иг-руш-ка.

Правда очень тяжелая пилюля, и я давлюсь этой реальностью. Он действительно не хочет от меня ничего, кроме моего тела.

Я бью подушку. Мне стыдно и больно, и все больнее. Да что я о себе возомнила? Как я позволила своей фантазии зайти так далеко? Зачем я позволила своему разуму создать этот идеальный мир, в котором мы действительно были семьей? Где Лиза приняла нас вместе со всем остальным миром. Где мы жили бы вместе долго и счастливо, и самое грязное, что мы делали, стало бы самым чистым, освещенным нашей любовью.

Так чертовски глупо все вышло. Я такая же, как моя мать!

«Шлюха, шлюха, долбаная шлюха!» — звенит в моей голове голос Лизы.

Моя голова сейчас просто лопнет от боли.

Я снова плачу в подушку, ненавидя того человека, которым я стала.

Как я могла даже подумать, что Лиза примет это? Ради бога, я трахала ее отца!

Я шлюха, да, шлюха. Я плачу уже из-за того, что сделала все неправильно, и из-за того бардака, который я уже не могу исправить.

Когда слезы больше не проливаются, я немного успокаиваюсь. Я не смиряюсь, но попытаюсь жить со всем случившимся. Что-то решить для себя и для других. Голову не хочется отрывать от подушки. Но ради Лизы надо вставать и идти…

Если и есть что-то, что я могу сделать для Лизы, так это уйти из комнаты, когда она вернется в общежитие.