Закрученный (ЛП)

Он шагнул вперед.

Она взвизгнула и перегнулась через перила, сердце остановилось, когда она увидела, как он падает… падает… приземляется. Он не шлепнулся и не свалился.

Он просто развернулся и пошел со двора с плавным изяществом и смертоносной решимостью.

Виктория делала раньше то же самой тысячи раз. Вероятно, поэтому она без лишних раздумий последовала за ним.

— Эйден, стой!

Холодный, жгучий воздух разметал волосы и мантию.

Уже падая на плоскую, твердую поверхность, он вспомнила о своей новой человеческой коже. Она взмахнула руками, пытаясь забраться обратно, но было уже поздно. Она… ударилась.

Колени задрожали от удара, и она рухнула, впечатавшись в одну из металлических решеток диска. От удара из легких вышибло воздух. Но что еще хуже, она вывихнула плечо, и боль чуть не убила ее. Несколько часов — а может, только минут — она лежала и не двигалась, дрожа от холода и шока, слезы обжигали глаза и скапливались на ресницах.

— Дура, дура, дура, — стуча зубами, повторяла она.

Хоть солнце скрылось за тучами и воздух, казалось, загустел от мороза, кожу начало покалывать, как будто она достигла вампирской старости и сгорала.

Что с ней такое? Кроме того, что с ней было в последнее время?

Гулко прозвучали шаги, и неожиданно она учуяла запах Эйдена.

Этот невероятный аромат… она принюхалась и нахмурилась. Он пах иначе.

Все так же потрясающе, но по-другому. Знакомо. Как сандаловое и хвойное деревья. Как древняя мистика с холодным и ясным сознанием, но теперь с нотками того запаха, которым пахла та человеческая девчонка.

«Я не буду ревновать».

Виктория открыла глаза, не понимая, когда успела их закрыть. Эйден склонился над ней, освещенный прорвавшимися сквозь тучи лучами света. Его лицо, как и прежде, ничего не выражало. Темные волосы упали на глаза — поразительно фиолетового цвета.

Сколько она его знала, у него были золотистые, зеленые, карие, голубые и черные глаза, но до пещеры не были фиолетовыми.

Когда он потянулся к ней, она решила, что он хочет ей помочь, и слабо, бесцветно улыбнулась.

— Спасибо.

— Я бы не благодарил на твоем месте. — Он ухватился за ее плечо, и резкая боль пронзила ее.

— Что ты…

Он вправил ей кость, и вот тут она узнала, что значит настоящая боль. Крик вырвался из самой глубины ее тела. Птицы улетели, вероятно, отчаянно желая спастись от чудовищного, пронзительного звука.

— Всегда пожалуйста, — произнес он, выпрямляясь.

Видимо, это означает «мне, правда, очень жаль, что я причинил тебе боль, любовь моя».

— В следующий раз…

— Следующего раза не будет. Ты больше не будешь прыгать с перил. Обещай мне.

— Нет, я…

— Обещай, — потребовал он.

— Перестань перебивать меня.

— Хорошо.

Он ничего больше не сказал, чем разозлил ее еще больше, и она резко спросила:

— Зачем ты прыгнул? Ты мог бы спуститься по дому. — И спасти ее от панической атаки и вывихнутого плеча.

— Так быстрее. — Она развернулся на пятках и ушел.

Опять ушел.

— Подожди.

Но ждать он не стал.

Сыпля проклятиями себе под нос, Виктория набралась сил, чтобы встать.

Колени дрожали и подгибались, но она каким-то образом нашла в себе силы выпрямиться и потащилась за Эйденом, чувствуя себя щеночком на привязи.

Плохим щеночком, который не хотел идти гулять, и которого пришлось тащить.

Эйден ни разу не оглянулся назад, чтобы убедиться, все ли с ней в порядке, или там ли она. Его безразличие было больнее, чем вывихнутое плечо, и резало ее изнутри, заставляя съеживаться. Что до него — идет она за ним или не идет — ничто не вызывало в нем эмоций.

— Зачем тебе говорить со всеми? — спросила она.

— Кое-что нужно исправить. — Он прошел к фасаду дома, поднялся вверх по ступенькам и остановился перед высокими сводчатыми дверьми. Мало кто из вампиров выходил в это время суток даже в такой туман, но те, кто слонялся по территории, в шоке заморгали при виде его, затем быстро поклонились, чтобы выразить свое почтение.

Прошла минута.

А потом еще.

— Мм, Эйден. Чтобы зайти в дом, нужно пройти в двери. Стоя здесь, ничего не добьешься.

— Я зайду. Но сначала осмотрю свои владения.

Он снова говорил, как ее отец — или как Дмитрий, ее бывший жених — и она с отвращением пожевала щеку. Она не любила ни одного из них. Прошу, пожалуйста, пусть Эйден станет прежним собой, как только действие лекарств пройдет.

А если не пройдет, что она будет делать?

Она не будет думать об этом сейчас. Она просто проживет еще один день, поможет Эйдену провести собрание, охраняя его от чего бы то ни было, и начнет беспокоиться позже, если необходимость возникнет.

— Тебе нравится то, что ты видишь? — спросила она, вспоминая первый раз, когда привела его сюда. Он бросил единственный взгляд на особняк в стиле королевы Анны — на асимметричные башни, готические камни и стеклоизделия, узкие окна с опасно заостренными рельефными карнизами и крутыми крышами, окрашенными в зловещий черный цвет — и скривился.

— Да.

Она сделала вывод, что односложные ответы просто выводят ее из себя.

Наконец, он толкнул двойные двери и вошел. Охватил взглядом просторное фойе, черные стены, темно-красный ковер, отполированную до идеального блеска антикварную мебель, и нахмурился.

— Я знаю планировку этого места. Тридцать спален, в основном наверху. Двадцать богато украшенных каминов, несколько комнат с паркетными полами, несколько — с красным песчаником, парадный зал, тронный зал и две обеденные комнаты. Но я не видел ничего, кроме этой комнаты, твой спальни и заднего двора. Как такое возможно?

Отличный вопрос.

— Может… может быть, когда мы менялись воспоминаниями все те разы, некоторые мои остались.

— Может быть. — Он безучастно посмотрел на нее. — Что-нибудь помнишь обо мне?

Ну да. По большей части она помнила побои, которым он подвергался в некоторых психиатрических клиниках. Ей хотелось наказать обидчиков. Еще она помнила о пережитой им обособленности в приемных семьях, где родители его боялись, но были готовы взять на себя «опеку» за ту сумму, которую за него платили. Не говоря уже о негативном отношении сверстников, для которых он был «другим», слишком странным.

Поэтому она не могла сейчас обходить его стороной. Не могла отвергнуть, неважно, каким далеким и непохожим на себя он был.

— Так как? — поторопил он.

— Да, я помню. — Но она не сказала, что именно. — Ты помнишь обо мне что-то необычное? Кроме этого дома?

— Нет.

— Жаль. — Память могла бы вызвать его сочувствие. А сочувствие еще тысячу других эмоций, одно из которых напомнило бы ему, как безумно сильно он ее любил. А может, так было к лучшему.

Было несколько моментов, которыми она не хотела делиться с ним.

— Подожди, — сказал он и зажмурился. — Я кое-что припоминаю.

Она не была уверена, что испытала в большей степени — надежду или страх.

— Да?

— Когда ты впервые приехала в Кроссроудс, влекомая сверхъестественной взрывной волной, которую мы с Мэри Энн нечаянно создали, ты увидела меня издали и подумала «я должна убить его». — Ой. Вот видите? Один из тех моментов.

— Во-первых, я говорила тебе об этом. А во-вторых, вырванная из контекста мысль звучит хуже, чем есть на самом деле.

— Ты хочешь сказать, желание убить меня в другом контексте может быть отличной идеей?

Она заскрежетала зубами.

— Нет, но ты забываешь, насколько странным было для нас твое притяжение. Мы не знали, зачем ты призвал нас, что планировал или был ли на стороне наших врагов. Мы…

— Враги.

— Что?

— У вас не один, а много врагов. По сути, единственная раса, которая с вами не воюет — это волки, но и они сражались бы с вами, если бы не были столь верными по своей природе.

Так-так. Наконец, выдал эмоцию. Единственно, не ту, что ей хотелось. Он был разочарован, но она не понимала, почему.

— Ты понятия не имеешь, что происходило между расами на протяжении веков.