Бабочки и хамелеоны

– Не бери в голову. Не зацикливайся! – Алла хотела перевести разговор в шутку, но раздумала, – я, ведь, тоже трусиха, потому что не могу объяснить явления, с которыми сталкиваюсь. Мне все это странно. До сих пор не могу понять, с кем мы играем? Или кто играет с нами? Вот в чем вопрос. Лучше не знать, что тебя ждет. Уж будь, что будет. Это сигнальный флажок, за который НЕЛЬЗЯ. С меня достаточно первого предсказания. Я, оказывается, ДОЛЖНА ОТКРЫТЬ ДВЕРЬ, КОТОРАЯ РЯДОМ. Говорила я тебе об этом?

– Не помню. Когда я Сашке о гадании рассказала – он надо мной посмеялся, ему-то на всех этих духов наплевать. Он в мистику не верит, может, это к лучшему?

– Конечно, к лучшему. Забудь про мистику, чтобы не притягивать несчастья.

– Как твои дела, тебя можно поздравить с новой интрижкой?

– Это гораздо серьезнее, чем интрижка. Я вляпалась. Подробности потом.

– Противная, что за секрет?

– Верный секрет женских побед. Завтра поговорим. Ты сегодня воспринимать что – либо не в состоянии. Новогодняя вечеринка, с вашего позволения, переносится в наш с Павлом дом, в наше пространство любви. Спроси у Сашки, он не против?

– В ваше пространство любви-и? – удивленно протянула последнее слово Люба, потом решительно закончила, – Сашка обожает ходить к тебе в гости.

– Вот и хорошо!

– Господи, мне уже пора в школу. У моих «троглодитов» сегодня дискотека. Все, все, бегу в душ!

– Желаю удачи! – Алла положила трубку и задумалась. Жизнь от нее требовала ограничений свободы, перемены поведения, а также – ответственности за свой выбор. Надо было настраиваться на это триединство. «Весь мир построен на триадах», – вспомнила она слова своего учителя.

Глава 6

Стояние Соломатиной у стен крепости не прошло для нее даром. Приняв с горя пол – литра водочки, чтобы не простудиться вследствие героической осады подъезда Аллы Сергеевны, она ночью загибалась от боли в межлопаточной области и правом плече. Видимо, для женщин кафедры физкультуры воспаление чего – либо становилось небесной карой. Мальчик вызвал ей «неотложку».

Назавтра факт этот Семена привел в умиление:

– Что, однако, зависть делает!

– Ты, о чем? Думаешь, Прасковья от зависти к Любиным медицинским процедуриям заболела? – спросил его Каржавин.

– А-то как же? Устала она от никчемной беготни, отдохнуть захотелось. Зависть – сестра соревнования, если верить Пушкину.

Люба с удивлением развернулась к Семену, на минуту перестав растирать звенящие от боли виски:

– Откуда такое глубокое знание творчества Пушкина, специально готовился?

– Отнюдь! Анечка Гордеева часто это повторяет во время баскетбольных встреч. Так что, я поневоле усвоил.

– Сема, тут все гораздо хреновее, – хмыкнул Каржавин.

– По – моему, вы оба рехнулись, – поморщилась Люба, – какие могут быть шутки, если у Прасковьи проблемы со здоровьем?

– Кто ищет – тот всегда найдет, – пробурчал Николай Петрович.

– Я бы на вашем месте посочувствовала ей, она же на жертвенник любви положила все, что имела, свое никудышное здоровье.

– Лучше мне посочувствуйте, что я буду делать, когда она поправится?

– Придется вернуть украденную Вами драгоценность – ее нестареющее сердце.

– Я не крал, привычки такой не имею.

– Тогда приготовьтесь к вечной дружбе с Прасковьей, другого выхода нет.

– Дружба возможна в том случае, когда другу от тебя ничего не нужно, а Прасковья хочет бурно – пламенной любви и, боюсь, лишит себя жизни, если я не сделаю того, чего она жаждет всем сердцем.

– А что ее муж? – спросил Семен.

– Объелся груш, – вздохнула Люба, – странно, в начале учебного года она носилась со своими проблемами, как конь ретивый, вела нормальную бестолковую жизнь, обожала своего Мальчика, считала, что он – «утешительный приз» за ее жизненные передряги, и совершенно не подозревала, что можно умирать от любви.

– Все – таки нельзя в ее возрасте читать любовные романы, путаница в голове получается, мешается сказка с былью, мерещатся рыцари – принцы, алые паруса и прочая романтическая чепуха, – продолжал свою линию Николай Петрович.

– А нам можно? – внимательно посмотрев на Каржавина, спросил Семен.

– Что можно?

– Ну, это… влюбляться…

– Можно. Нам все можно, только осторожно. У человека должен быть жизненный опыт. Это не только умение работать, вести домашнее хозяйство, воспитывать детей, это и умение общаться с противоположным полом. Иначе таких дел натворишь! Что происходит с человеком, не имеющим опыта любви? Он видит интересный объект, влюбляется и сразу теряет голову, как наша Прасковья. И еще, кто чаще маячит перед несчастным, тот и становится объектом. А если бы Прасковья прошла школу кокетства и обольщения с молодости, она не ставила бы сейчас целью – обязательно женить на себе мужчину, который ей понравился. Мы бы вполне мирно разошлись.

– Ты так думаешь? – рассеянно оторвался Семен от графика каникулярных соревнований.

– Я уверен в этом, – Каржавин, кажется, пытался объяснить что-то самому себе. – В сущности, никакого любовного опыта у Прасковьи нет. Из ее рассказов мы знаем, что первый раз она вышла замуж за своего тренера, сказалась привычка считать этого человека надеждой и опорой. Овдовев, она только проснулась для любви, но тут друзья познакомили ее с Мальчиком, который в свои сорок лет еще не был ни разу женат. Ей пришлось стать ему и женой, и матерью. Таким образом, она сыграла в жизни только две роли: роль дочери – супруги и роль матери – супруги. И ни разу она не была возлюбленной. Но природа не терпит пустоты. Ее сердце заполнилось любовью так болезненно и глупо, так обнаженно и наивно, что в ее возрасте это уже просто так не проходит. Вот, почему я боюсь за ее здоровье.

– За здоровье Соломатиной, действительно, надо бояться. Ее же увезли в больницу с приступом, кажется – острый холецистит, – сказала Люба.

– Что, так серьезно?

– Мальчик мне позвонил, чтобы я начальство предупредила. Говорят, операция ей предстоит.

– Господи, такое счастье на Новый год, – покачал головой Семен, – лежать в больничной палате в отрыве от коллектива, не позавидуешь!

Люба подумала: в самом деле, оказаться сейчас в больнице – мало радости. Врачам, обычно, в такие праздники бывает не до больных. Они тоже хотят принять участие во всеобщем ликовании по поводу наступления последнего года двадцатого века.

В дверь, как обычно, без стука просунулась голова Ани Гордеевой. Она оглядела присутствующих и официально доложила:

– Семен Федорович, вас к телефону!

– А – а, спасибо, Аня, я сейчас.

Аня застыла в дверях как телохранитель, намереваясь сопровождать Семена до учительской.

– Подождите, я с вами, – Люба поднялась с дивана, – пойду, поищу в учительской аспиринчик.

Семен провел рукой по короткой стрижке, развернул плечи, оттопырил локти калачиком и гордо произнес:

– Ну, пошли, дамы.

– Детский юмористический журнал «Ералаш», – хмыкнула Люба, цепляясь за его локоть с правой стороны.

Учительская считалась территорией молодых. «Заслуженные» и «уважаемые» учителя обычно не покидали своих лаборантских. Там они проверяли тетради, заполняли дневники и журналы, отчитывали двоечников, пили чай, уходили в себя; медитировали под портретами великих ученых, абстрагируясь от шума школьных коридоров, чтобы восстановиться к следующему уроку. Молодые учителя в этом не нуждались. Они хотели общения. Во время школьных перемен, или «окон» в расписании, молодежь собиралась в мрачноватой, из – за черных кожаных диванов и черных столов, учительской. Им хотелось знать последние новости из жизни местной элиты – депутатов, банковских служащих, трудолюбивых выпускниц школы. Через квартал от учебного заведения открылся ночной клуб, и некоторые, очень трудолюбивые девушки, днем честно и старательно постигали азы науки, а ночью применяли свои знания и умения, в частности, по валиологии, на посетителях ночного клуба. Под успокаивающую и расслабляющую музыку, они снимали не только стресс, но и лишние одежды. Милиция в городе была «ручная» и «папу» ночного клуба за равнение на запад к ответственности не привлекали. Сын «папы» – Слава Верхонцев часто огорчал Любу, как классного руководителя, своим непредсказуемым поведением и плохими отметками, которые получал «из принципа». Вчера Люба, в качестве рядового посетителя, лично проверила степень приятности отдыха в «папином» клубе. Сегодня от полученного удовольствия болела голова.