Пятый лишний

– О, не беспокойтесь. Там открыто, – сказал им менеджер в фургончике. – Просто заходите внутрь – и Игра начнётся.

Кюри взглянула на свою команду. Да Винчи был спокоен и выглядел вполне уверенным в себе. Кристи молчаливо смотрела на свои носки. А вот Эйнштейн с горящими глазами явно был возбуждён и выглядел так, словно выиграл в долбанную лотерею – словно выиграл весь призовой фонд Игры. Слегка нездоровое возбуждение. Сама же Кюри чувствовала некую нереальность происходящего. Что она здесь делает? Что надеется делать потом? Ладно. Главное – деньги. Хотя бы на первое время. И ещё – здесь её точно не найдут. Здесь никто ей не враг. Одна слаженная долбанная команда. И, похоже, возглавлять её придётся именно ей.

Дверь в больницу – большая, металлическая, со следами ржавчины и маленькой гладкой круглой ручкой, с выбитым окном – действительно оказалась открытой. Первым потянул её на себя Эйнштейн, он же, обернувшись на остальных, первым и вошёл в неизвестность. Кристи направилась за ним. Да Винчи смотрел на открытую дверь со странным выражением лица, поэтому дальше, пожав плечами, пошла Кюри. Неужели и этот слабак, подумала она. Внутри было темновато, затхловато и душераздирающе пусто – не физически, нет, они увидели и мебель, и следы былого присутствия людей, – пустота была истинной, как она есть; разлагающаяся заброшенность психушки и жуть, творившаяся здесь когда-то, не оставляли сомнений, не оставляли выбора воображению: просто били наотмашь и по кому-то – особенно сильно. Позади Кюри что-то хрустнуло; все разом обернулись. Да Винчи вошёл внутрь, и теперь его лицо выглядело иначе: на нём явно читалась решимость, а в глазах появилось чувство превосходства, но превосходства объективного. Словно он оказался на своей территории, где правила ему известны, а остальным – нет.

Да Винчи закрыл за собой дверь, как бы отсекая от них внешний мир и концентрируясь на Игре. Он не просто так зашёл последним, поняла Кюри. Он замыкающий. Вожак. Альфа-самец, лидер стаи, принимающий все важные решения. Но с этим она будет готова поспорить. Если придётся, конечно. Лучше быть с ним на одной стороне. Хотя все они здесь на одной стороне, верно? Нуждающихся в деньгах, очевидно.

Внутри было прохладно. Кристи посмотрела на мокрые черные носки, уже покрывшиеся серой пылью и подумала, не снять ли их вообще. Они попали как бы в предбанник, несколько ступенек из которого вели наверх, в общий коридор. Судя по стрелке, туда и нужно было идти. На сей раз первым пошёл да Винчи, но Эйнштейн решил не отставать и двинулся с ним в ногу. Они прошли в проём, и эхо их шагов гулко отскакивало от стен.

– Давайте начнём игру, дамы, – сказал да Винчи, осмотревшись по сторонам и повернувшись к девушкам. Кюри уловила в его голосе насмешливость, а Кристи – какую-то необъяснимую грусть.

Как и мужчины, они пошли вровень. Кюри не позволила бы оставить себя позади, а Кристи просто не хотела идти в конце. Пока, не считая носков Кристи, обе они выглядели слишком свежими (аккуратные причёски, ярко-рыжая и тёмно-каштановая, почти что чёрная, чистая одежда, даже макияж) и слишком лишними в этом полуразрушенном здании, но это было ненадолго.

Так они и зашли: бок о бок, смоль и огонь.

– Не вижу на столе сдачи, – ожидаемо слышу я и втягиваю голову в плечи. Ничего, справлюсь.

– Потому что её и нет, – говорю с вызовом, но никакого вызова, конечно, в голосе не звучит – только страх.

– Что-то я не расслышал.

Всё ты расслышал, тупой ублюдок, только не хочешь в это поверить. Я складываю руки на груди и повторяю (на этот раз почти непринуждённо):

– Сдачи нет.

Артур усмехается моей попытке бунта. Эта усмешка сводит на нет все мои старания хоть что-то изменить, а его дальнейшее игнорирование моих попыток вызвать его на разговор окончательно отбивает всякое желание унижаться. Как будто мне и без того мало. Как будто я правда думала, что смогу этим на что-то повлиять. Только его повеселила – и в глубине души я знала, что так и будет.

Так будет всегда.

Артур – прирождённый унизитель. Это у него в крови, и стоило раскусить его раньше, но до меня, как всегда, всё слишком медленно доходит. В качестве ежедневного развлечения он унижает сразу и человеческое, и женское достоинство – хотя живём мы бесконечно далеко от черты бедности, прокладки мне разрешается покупать самые дешёвые. Негоже тратить больше, чем необходимо, на мусор для мусора. Для Артура мы с почти что бомжатскими толстенными отвратительно впитывающими прокладками практически одно и то же. Отходы. Он не тиран, потому что выше этого именования, и оно ему совсем не подходит, но всё это не отменяет того, что он скрупулёзно проверяет все чеки и заказы. Мне не удаётся ни отложить, ни спрятать деньги для своего отступления – ни рубля. Когда он нашёл мою единственную заначку в пачке моих дешёвых прокладок (уж туда-то он точно не полезет, была уверена я), она стала и последней. Больше наличных я не вижу. Постепенно Артур выбивает из моей головы эту мысль, мысль о том, что я могу существовать отдельно от него, с собственными средствами, и я сдаюсь. Он хочет видеть меня сломленной и забитой жертвой. Я хочу видеть его мёртвым. Из нас двоих в своих желаниях преуспеваю, конечно, не я. И хотя последнее, что я хочу, это доставить Артуру удовольствие его очередной правотой, я не могу обмануть не то что его – даже себя.

Как ни посмотри, всё так и есть. Я думаю, что это не он сделал меня такой. Что я была такой до него. Что это не его достижение, что бы там он ни думал. Моё прошлое и без Артура сделало из меня то, что я из себя представляю. Он не влияет на меня так, как считает. У него нет надо мной такой власти.

Но кого, чёрт возьми, я пытаюсь убедить?

Он отбил у меня даже способность к счёту. Я понятия не имею, сколько дней, недель, месяцев я падаю в эту чёрную зловонную дыру. Не знаю, есть ли у неё дно. И хочу ли я узнать, что меня там ждёт.

Сегодняшняя попытка бунта, похоже, его даже возбудила. Ночь у нас начинается раньше, чем обычно. И проходит унизительнее прошлых. Когда всё наконец заканчивается, я понимаю, что и меня моя хоть и уже утерянная, но всё-таки дерзость возбудила. Я опускаю голову на подушку и закрываю глаза. Под мерное (и мерзкое) сопение Артура я строю план. Может быть, сегодня у меня хватит сил.

Лежу так какое-то время. Потом решаю: всё, хватит. Уже хватит. Осторожно спускаю ноги с кровати. Бесшумно одеваюсь, беру сумку, бросаю в неё телефон, зарядку, несколько вещей. Входной замок сегодня со мной заодно – ни единого скрипа, щелчок тихий и мягкий. Лифт не вызываю, ноги сами несут меня вниз по лестнице. Вниз, к свободе. У подъезда никого. Темно и влажно. Слегка душновато. Но для меня – освежающе и восторженно пьяняще. Долго радоваться не приходится – свет от фонаря сползает на асфальт большой оранжевой каплей, как в замедленной съёмке, когда я чувствую на шее дыхание Артура.

Чувствую – и открываю глаза. Электронные часы на прикроватной тумбочке тускло мерцают, в который раз приветствуя моё позорное возвращение. Рука Артура скользит по моему животу. Я всё ещё здесь. Я всё ещё с ним, потому что у меня нет выбора.

Он прекрасно это знает.

Боли нет. Внутри меня только пустота, а пустота болеть не может.

Тем не менее вот уже долгое время кое-кто уверен, что боль терзает меня изнутри, и что мне необходимо от неё освободиться, поделившись ею с другими. Те, кто в курсе. Хотя они хотели бы быть в курсе побольше, потому что я так почти ничего и не сказала с тех пор, как вернулась.

– Мария, – мягко говорит женщина, которую зовут так же, как меня, но чьей фамилии я так и не запомнила за три сеанса. Этот сеанс последний. Я согласилась попробовать их из жалости и в надежде, что от меня отстанут. Надежды на реальную помощь у меня не было.

И я не могу понять, зовёт ли она меня или напоминает своё имя. Я вообще уже мало что могу понять в поведении даже своём, не то что чьём-то ещё – со мной слишком любезны, слишком осторожны, словно я хрупкая конструкция из спичек: одно неверное движение, и я рухну, одно неподходящее слово – вспыхну пожаром. Это выматывает.