Ахэрээну

И вот явился посыльный….

Имя женщины-дарительницы было им, конечно, известно. Но из письма, которое она прислала, не совсем ясно было, от нее эта вещь или лишь передана по просьбе. Сама же она просила передать мальчику лучшие пожелания, словно хорошо знала его.

В шкатулке лежала белая морская ракушка, большая, колкая, торчащая лучами, словно снежинка; весьма недешевый дар. В ней, как во всех ей подобных, жил далекий размеренный гул, дыхание моря. Вряд ли ее могли отравить или задумать иное зло, и, поколебавшись, подарок отдали Тайрену.

Тот долго смотрел в шкатулку, не касаясь, и неясно, что в этот миг думал: его чувства давно никто не мог прочитать. Потом осторожно взял, будто опасаясь сломать, приложил к уху, слушал долго-долго. Наконец опустил руку.

— Он говорил правду всегда, — сказал мальчик. — Значит, я вырасту и буду здоровым, — и добавил, глядя куда-то в свет: — Я хочу увидеть море…

**

Юная женщина сидела на кушетке, по-детски поджав под себя ноги. Водила глазами по строчкам — жизнеописание трех сестер, прославленных одна искусством живописи, другая стихами, а третья любовными подвигами; но мыслями была не здесь. Прислушивалась к голосам в саду, из нескольких больше всего выделяя один, звучный, немного отрывистый, словно человек разучился говорить плавно, времени не было на гладкие долгие речи. Рииши объяснял садовникам и управляющему, что делать со старым мостиком и зарослями вокруг него, вчера делился этими планами с Майэрин.

…Ее мужу трудно здесь, в загородном поместье, но им недвусмысленно намекнули пока никуда не высовываться. И на сей раз Рииши подчинился. И вроде бы не так уж тяготился тем, что она здесь, постоянно, и Майэрин не избегал.

Он приехал на днях из Осорэи, там предстал перед новой властью. И Рииши, и сторонники Аэмара, все чувствовали себя рыбой в мелком затоне: и видно их, и никуда не уплыть. Подумав, его направили сюда, запретив связываться с кем-либо. Вероятно, вскоре вызовут снова, а пока сиди, жди…

— Столица добавила и бусину-Хинаи в свое ожерелье. Теперь на стенах наших городов и крепостей другие гербы и флаги, и придется привыкать к именам наместников, а былых правителей неясно, позволят ли вспоминать. Нас, вероятно, все-таки назовут лояльными и предпочтут иметь на своей стороне, а не уничтожать, — сказал он намедни. — И ваш Дом тоже.

— Я принадлежу Сойкам, — ответила Майэрин.

— Ты любила отца, я знаю. И он бы тобой гордился, — сказал Рииши.

Ты его никогда не простишь, подумала Майэрин. Хотя в последнее время ей казалось, что для Рииши существуют в памяти два Тори: коварный, алчный, убийца — и тот, кого он мог бы уважать как своего тестя.

А она сама пока не была уверена, но, кажется, ее слова о принадлежности Сойкам скоро будут не просто словами.

Он узнает потом, сперва ей самой следует убедиться, чтобы не принести ложной вести… а как следует осознать все равно не скоро получится.

Улыбнувшись, Майэрин отложила книгу: дочитает потом. Встала, подошла к окну, глядя на людей на дорожке. Теперь здесь ее дом, если и надолго — не страшно.

**

— Закончили на сегодня, — хмуро сказала Сэйе, и сама подошла поправить большой веер на заднике. Растяпы неуклюжие… Ей не нравилось, как репетируют новенькие; здесь, в крепости Трех Дочерей, девушки-актрисы казались ей неотесанными, и едва умели читать. Хотя они честно стараются, и та, что пришла пару дней назад, со вздернутым носиком — она живая, подвижная, сможет играть почти все из репертуара Сэйе. Нескоро, но придется постараться, натаскивая преемницу в ролях — главе труппы нельзя без надежной смены, не всегда есть возможность выйти на сцену, других забот довольно.

Только имя этой новенькой придется сменить, слишком простое, деревенское. Пусть будет Айсу, хорошее серебристое имя для такой задорной девчонки. Может, под ним прославится несколько лет спустя.

Может, и Сэйе прославилась бы, сбеги вовремя в Срединные земли. А теперь театр на ней, и о его общей славе и будущем надлежит думать.

За кулисами никого не осталось; прошлась, вдыхая пыль тяжелых занавесей, глянула в забытое на сундуке зеркало, улыбнулась. Демоны нижние, почему "надлежит"? Ей это нравится. И свое отражение нравится, она еще молода, а уж если госпожа Акэйин и та нашла свое счастье…

Нашарив мешочек на поясе, достала коробочку с помадой, новой, дорогой, с краской из морских водорослей. Как хорошо, караваны снова пошли через север Хинаи, а у Сэйе понемногу заводятся деньги. Вот новеньких поднатаскать — и попробовать вернуться в Осорэи, их там наверняка помнят. Теперь ничто не мешает: тот, кто виновен в их ссылке, наконец получил по заслугам.

**

Кэраи разбудили рано, еще до рассвета, приказали быть готовым как можно быстрее. После жизни в военном лагере для него это труда не составило, а тут, хоть и в своем доме, уже приучился обходиться и вовсе без слуг — чем реже видеть чужие равнодушные лица вокруг, тем лучше.

Не сомневался, зачем его подняли. Ощутил даже нечто вроде азарта — не каждый день решается твоя жизнь. Комнату заполнили свет и качающиеся тени от ламп. Людей в комнате и коридоре — той части, что видел — внезапно стало очень много, не меньше десятка охранников. Новые шаги послышались, неторопливые, уверенные; так ходят облеченные властью.

Был уверен, что услышит приговор, прямо здесь или отведут куда-то, но лишь велели решить, что ему необходимо в дорогу. При полученном одобрении нового главы Хинаи он сможет это забрать.

Рассвело понемногу, снаружи прохладно еще было, и очень свежо.

Во дворе ждала повозка, похожая на грубовато сколоченный короб: в таких перевозят преступников. Разве что небольшое окошко, задернутое плотной тяжелой тканью, единственное отличие. Шеренги охраны темнели с обеих сторон. Велели подняться в повозку, с собой разрешили взять только маленький сундучок, остальное передали сопровождающим. Не стал затягивать, бросил только беглый взгляд в сторону дома — все равно там сейчас не осталось его людей, кроме простой незнакомой обслуги, быть может. И не так уж много прошлого связывает именно с этими стенами. А с родным домом проститься ему не дадут.

С ним были все еще вежливы, но держались куда суше, чем раньше. Строжайше запретили пытаться даже приоткрыть занавеску в повозке на всем пути. Его выпустят, когда возможность этого определит начальник охраны.

И уж тем более нельзя ничего говорить без позволения.

Он уже понял, куда направляются, даже не задавая вопросов, хотя ему, наверное, ответили бы. Слишком много волнения, спешки и растерянности для простой перевозки преступника по провинции, пусть даже и в тайне.

Скорее всего, на корабле будет не менее строго, и он на весь путь окажется заперт в каюте, ладно если один. Но уж лучше в каюте, чем в деревянном ящике под землей, или развеяться дымом.

Отследил, когда миновали ворота. За спиной оставался город, родной, притихший после войны, мятежа и смены власти, испуганный, недоумевающий, но уже готовый жить дальше, расти, веселиться.

Оставалась женщина, перевернувшая его представление о многих вещах. Она могла бы изменить и судьбу провинции, сложись все несколько иначе. Печальная и смелая женщина, идущая дорогой, которую сама себе выбрала.

С ним почти не разговаривали сопровождающие, но все-таки осужденным преступником он пока не был, и совсем избегать ответов было бы неразумно. В дороге около гор Юсен он узнал, что Асуму оставили в Сосновой, хотя ряд других командиров в Ожерелье лишились своих должностей. Кэраи отметил, что решение про Сосновую было умно — крепость сейчас ни на что не влияет пока, новобранцы нужны, человек в обучении опытный. Узнал и еще о некоторых шагах новой власти. Что ж, может и не так все плохо сложится в Хинаи в дальнейшем, пока опрометчивых действий, вызванных глупостью или тщеславием, вроде бы не совершено.

Уже потом, когда добрались до Иэну, всмотрелся пристальней — нет, война не затронула эти места, так же бледно желтели песчаные наносы, темнели неровные пятна водорослей на них, и сохли рыбачьи сети. И полутора лет не прошло, как вернулся на родину, и снова предстоит дальний путь. По течению реки он будет короче, но есть время подумать.