Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 16



 когда зажжён в тени, у родника.

 Богослуженье голубем кружит

 над нашими желаньями и снами,

 и повторяют горы временами

 слова простые, как врагов ножи.

 Ты числишься певцом? Тогда служи

 причудливой фантазии народной:

 в своё ружьё, как дробь, меня вложи,

 отправь гулять по родине свободной.

 Связной необходим другим мирам

 и временам, и людям в шапках лисьих,

 которые читать привыкли мысли

 высокогорных кедров по утрам.

 И если спросят люди: кто таков,

 какого званья и какой артели,

 ответь с улыбкой им: чабрец лилов,

 и сладок дым из жертвенной скудели.

Алтайский часослов  

 1.

 "Нет!" – сказал Господь. Адам заплакал

 и на Еву грустно посмотрел.

 Та листок тропического злака

 сорвала и сделалась, как мел.

 Дождик поддержал унынья песню,

 где-то вдалеке запел сверчок…

 Радугой спускались с поднебесья,

 чудные, прозрачные ещё.

 2.

 По дороге длинной, как сказанье,

 шли, и говорила тишина…

 «Вы ли это?» – «Мы». – «А где заданье,

 что в ночи сияет, как луна?

 Песня ваша где – душе лекарство,

 что иные славит времена?..»

 Шли в ещё не спетое пространство,

 отличить пытаясь жизнь от сна.

 3.

 «Не предадим суровых ледников!» –

 клянутся реки и ручьи Алтая,

 но с гор опять текут… Итог таков:

 снег на весеннем солнце быстро тает!

 Бегут, с собою небо прихватив,

 поля и лес, доступные их взору,

 в пути рождая песенный мотив,

 служа Владыкам фауны и флоры.

 4.

 Ударь деревню стылую о звёзды,

 чтоб кровоточить стала от усилья

 себя познать вне чисел и погостов,

 чтоб ощутила вновь тугие крылья

 крыльцом и крышей – всей жилой системой,

 и в том краю, где ищущий обрящет,

 деревню, мою грустную поэму,

 не задвигай, Владыка, в долгий ящик!

5.

 Бросался словами, себе на уме,

 струился наречьями, как ручейками,

 и вот – будто нищенка ищет в суме

 иного пространства худыми руками!

 Что делать, не знаю, и точки следят

 за тем, чтоб слова не вернулись назад,

 запачкав себя падежами иными

 и дружбой с корявыми запятыми.

 6.

 В стеклянной часовне, которую мы называем поляной,

 дух летнего полдня валяется с нимфою, пьяный,

 и тешит своё самолюбье лесное он тем,

 что с нимфой затронул немало классических тем.

 Но выдох его для стеклянной часовни – веселье

 и жердь, на которую мысли, как птички, присели.

 Часовня сама по себе существует на свете,

 но будут ли дети? Будут ли сказки о лете?

 7.

 Награди меня кашлем, оспою,

 чтобы чувствовал боль других.

 Я – урок твой последний, Господи:

 больше не создавай таких!

 Лучше ящериц с пауками,

 лесовую, степную прыть,

 а с ногами или с руками –

 всё равно… Лишь бы мог любить!



Тропинка 

В краю, где лиственница, в краю, где ельники,

деньки воскресные, как понедельники.

Ущелья горные и речки шумные

с утра исхожены зверями умными.

Там к Беловодью, теряясь в травушках,

бежит тропинка из чистых камушков

и на вершине, снегами радуя,

уводит в небо

                            по чудной радуге.

Кто превратил одинокое дерево в терево? 

                                Утро туманное, утро седое…

                                                                            Иван Тургенев

Кто превратил одинокое дерево в терево?

Мазью алмазною смазал сучки у плетня?

Зренье 3D потеряло привычное стерео:

дали исчезли, поле лишилось коня…

Или покров опустила тишайший Пречистая

на извлечение корня из влажной земли,

на торжество жития, укреплённого числами,

на виртуальный дуэт с Сальвадором Дали?

Молча бреду в этом царстве земного безмолвия,

где и полслова промолвить – себя запродать

в рабство любви к лепестку, к почерневшему олову

лужи дорожной, вместившей таёжную гать.

Клочья тумана ползут, как в лесах Белоруссии

в зиму морозную смелый отряд партизан.

Что им атака, что смерть от гранаты – иллюзия,

если приказ уничтожить противника дан!

Или у горной реки облаков заседание

с речью ондатры, плеснувшей хвостом по воде?

Где это виделось? Слышалось? Было заданием

путь проложить сквозь туманы к заветной звезде?

Зона забвения, хлюпает зябкою птицею

берег Катуни и слышится тальника речь:

«Надо б у этих туманов отнять амуницию,

выжать покрепче, заставить по жёлобу течь!»

Алтайская осень 

Словно Золушка, в полдень сорит высота

лепестками прозрачными мухи.

Флорентийские краски вбирает Алтай

в каменистые поры Белухи.

За медвежьей межою – Монголии гонг

и верблюжьи сутулые юрты.

Сам Бог Азии здесь… Красотой занемог,

сквозняками от пыли продутой!

Высота высотой помыкает, в снега

уходя, как художник – в работу.

И орлиные гнёзда отыщет нога,

и больничных сиделок заботу.

По биению пульса колючих ключей,

по цветку на шершавой ладони

загадаешь и стаи крикливых грачей,

и сады с Вифлеемской звездою.

Осень скажет, как рыбе в реке зимовать,

как молиться на старые сани,

если панцирной сеткой темнеет кровать

перелётных гусей над лесами.

Так жену разлюбив, доживает свой век

хан монгольский в роскошном жилище,

в половину седую – ещё человек,

в остальную – уже пепелище.

Над Алтаем как яблоки, звёзды висят,

и ближайшие к нам поселенья –

Орион и Плеяды – в ночи говорят

языком самого просветленья.

Осень вымажет руки в брусничной крови,

вся – как выстрел, раздавшийся к сроку,

вся – безумная, вся – в двух шагах от любви,

вся – в надёжных руках, слава Богу!

Красный путь

                                            девушке-монголке

Твой азиатский глаз блеснул, как сабля:

в лесу ресниц он, словно самурай!

Я красотой твоей слегка ограблен