Страница 4 из 16
и думаю с восторгом: «Не замай!»
И семь твоих доверчивых косичек
с утра стегают воздух, как коня…
Скажи, куда сквозь ржавчину привычек
несёт он удивлённого меня?
А степь встаёт столбами рыжей пыли
до облаков, и факельным огнём
времён Чингиза освещает были,
в которых мы по-прежнему живём.
Твои векам угодные призывы,
чтоб я семью сынами в юрту врос,
рождают серебро у листьев ивы
и в сердце – мельтешенье жёлтых ос.
Я оберну стрелу китайской лентой,
пущу – стрела укажет красный путь.
Поют цикады – верная примета,
что встретимся с тобой когда-нибудь.
Что скалы не смутят своим оскалом
и бег коня услышат там и тут…
Вон Шамбала – звенят её цимбалы,
знамёна в небе – облака плывут!
Недругу
Ты хотел меня убить? –
Что ж, валяй!
По Катуни будет плыть
головня.
Ки'лу наставлял не раз
и – никак?
Но за мною – звёздный Спас,
Русь, века.
За тебя я помолюсь –
ты мне брат.
На тебя смотрю, ты – Русь…
Синий взгляд!
Узнаю в тебе черты
давних лет:
дыбы, игрища, костры…
Смерти – нет!
Ты хотел меня убить
за Восток?..
На том свете заходи
на чаёк!
Разговор с дождём
Утром с постели встану —
ты за окном идёшь
в бурке седой тумана,
широкоплечий дождь.
Вешаешь всюду бусы,
манишь идти с собой,
добрый, зеленоусый,
клумбовый, ледяной!
И озорник к тому же:
не покладая рук
обыкновенной луже
даришь тончайший звук!
Дёргаю колокольчик —
долог его шнурок…
Может быть, кто захочет
свидеться на часок?
Верю: за облаками
выйдет встречать родня.
Станет плескать руками,
спрашивать про меня.
«Как ты сюда?.. Надолго?..
Где?.. На Алтае?.. Что ж...»
Ах, ты, в одежде волглой
старый мучитель — дождь!
И лучшая песня струится с языческих гор…
Б. Дугаржапову
Опять на восток, за последний кордон поселений,
туда, где равнины Монголии, вольное ржанье коней,
туда, где любовь и молитва — прекрасные сени,
ведущие вглубь пожелтевших от дум букварей.
Возьми меня, полдень, в свои золотые ладони
и тёплому небу, как в прежние дни, покажи!
Я в этих степях с Богдыханом когда-то долдонил
и спал с поселянкою в мягко постеленной ржи.
И стрелы летели, и бег становился судьбою,
когда по указу метали, и ты уходил от погонь,
а после, а после, к живому припав водопою,
ты пил из лоханки луны благодатный огонь.
В Монголии мягко живётся и радостно спится,
и тень моя бродит средь спёкшейся к лету травы,
и шёлком китайским, и русским струящимся ситцем
опять перевязано горло у грешной молвы.
И снова Баир, испытующим глазом нацелясь
на вечность, на дружбу, выводит меня на простор,
где каждому соль вручена и подарена цельность,
и лучшая песня струится с языческих гор.
Звук глубинный, ещё голубиный...
* * *
Звук глубинный, ещё голубиный,
в кулуарах рождающий шёпот,
не похожий ничем на былину,
не упёртый в рутину и опыт,
я сегодня машу «Уралмашем»,
всей Сибирью, лесной и медвежьей,
твоему озорному бесстрашью
видеть Китеж в грязи непроезжей.
Я сегодня машу твоим птицам,
Аввакуму в огне, как в повозке,
и вхождению солнечной спицы
в изумрудную мякоть берёзки;
твоему первозданному зову,
над Азовом гремевшему пушкой,
присягаю я снова и снова
чернокнижной строкой непослушной.
Зимний день
За горою, без поправки
на сверкающий ледник
зимний день снимает шапку,
гладит неба воротник.
Там свивается дорога
в прочный жгут, и санный путь
довезёт тебя до Бога,
только сказку не забудь!
В чашу праздничного звона
азиатских этих мест
даже старая ворона
крик роняет, словно крест.
И сечётся луч, как волос,
и слышнее птичий грай,
если свищет санный полоз
про морозы и Алтай.
Там, где Ноев стучит молоток...
* * *
На Крещение щёлкают вербы
шоколадно-лиловой корой.
Из пружинистых веточек-вер бы
выбрать ту, что зовут золотой.
Что нальётся к приходу теплыни
изумрудно-пречистым огнём.
«Вот и я!» – посошком благостыни
постучится под утро в мой дом.
Но как отрок, не знающий жизни,
влип надолго в телесную роль,
я тропой испытанья капризной
пронесу эту давнюю боль.
И за гранью последнего утра,
за рекою, где правда живёт,
станут почки спасать, словно Будды,
бирюзовую дымку высот.
Расцветут и окрасятся к маю
перевалы зелёным огнём,
как Корана священное знамя
над пустыней, объятою сном.
И забота глубинного корня,
не забитая градом камней,
напитает, как Слава Господня,
основание будущих дней.
Словно книгу, я жизни читаю:
сотник, писарь, бродяга, кузнец…
И страница всегда золотая,
где любуется небом юнец.
Где сизарь, напитав синевою
свой оранжевый чуткий зрачок,
держит путь над людскою войною
к гуслярам, к кержакам, к Домострою –
там, где Ноев стучит молоток.
Если увижу, снова живу...
* * *
Майские дни. Перелёт-недолёт
ветра, прильнувшего к разнотравью.
Вылез из ямки доверчивый крот,
зяблик с весенней общается явью.
Сосны цветут: их колючий уют
жёлт, и смычковою канифолью
даже цветы на полях отдают –
истосковались по солнцу и воле!
Конь мой закинул свой контур в траву,
как закидушку – ловитесь, мгновенья!
Если увижу, снова живу
в тесном союзе со светотенью.
С новою музыкой в голове…
Видя такое, и кузя-кузнечик
ноту заветную ищет в траве,
в море росинок – живительных свечек.
Под ногами Агарти – страна агрономов и гномов...