Страница 22 из 26
– Все пройдет, моя хорошая, все уладится, – приговаривала Бонни, баюкая ее, как ребенка. – Ты поплачь, и тебе станет легче. Твоя правда, я во всем виновата, да только ничего не исправишь… Это я отправила Ричарда искать Жана, из-за меня он погиб. Сам погиб, а Жана спас! Мы собирались тебе рассказать, когда ты очнешься.
– Так расскажи! – нетерпеливо потребовала Элизабет.
– Насколько мне известно, Ричард нашел Жана на корме, с разбитой головой, в почти бессознательном состоянии. Рядом был еще один раненый, матрос. Мачта сломалась и упала прямо на них. Твой муж позвал на помощь, а потом сумел самостоятельно вытащить из-под обломков и Жана, и второго бедолагу. Если бы они остались лежать на палубе, придавленные, когда корабль накрыло волной, тут бы им и конец! Капитан говорит, это был геройский поступок.
В Элизабет снова вскипела ярость, хотела она того или нет. Чем быть вдовой героя, она бы предпочла, чтобы он сейчас вошел, ласково посмотрел на нее своими янтарными глазами, обнял крепкой мужской рукой…
– Я его любила! – воскликнула она. – Бонни, мы с ним были счастливы! Но я проклята, теперь я это точно знаю. Все, кого я люблю, погибают. Их всех у меня отняли – маму, папу, Ричарда. И я тоже хочу умереть. Слышишь, я хочу умереть! В этот раз сил у меня не осталось.
– Нет, даже не думай об этом! Вчера, когда офицер принес тебя в каюту, – недвижимую, мокрую, я решила, что ты умерла. И поняла, что у меня больше никого нет на этом свете дороже тебя, моя Лисбет! Уж как я себя укоряла, что бросила тебя и побежала к Жану! А потом доктор тебя осмотрел и говорит: жива! Но я все равно рыдала не переставая. Капитан прислал мне в помощь женщину из обслуги. Она меня утешила, показала, что ты правда еще дышишь. Помогла тебя раздеть и растереть теплыми полотенцами, смоченными водкой. Элизабет, я тебе, конечно, не родня, но я люблю тебя всем сердцем. И я представляю, моя хорошая, какое это для тебя горе.
– Бонни, обними меня покрепче! Прости, я обидела тебя напрасно.
Женщины обнялись и плакали вместе, забыв о времени и обо всем вокруг. Звенящая тишина – вот что вернуло их к реальности. Тишина полнейшая, словно на борту парохода они остались одни.
– Хочу на палубу, – сказала Элизабет.
– Нам всем приказали не выходить из кают.
– Мне плевать на запреты! Я должна увидеть океан, Бонни, так нужно! Что, если Ричард все-таки выжил и его привезут на лодке?
Молодая женщина вскочила с кровати, но тут же пошатнулась, схватилась рукой за лоб. Бонни же кинулась к чемодану с вещами своей подопечной.
– Ты едва стоишь на ногах! – вздохнула она. – Вот, надень серую юбку и сиреневую блузу. Платье в цветочек для такого случая не годится.
– Я переоденусь в черное при первой же возможности! – воскликнула Элизабет. – Я обречена жить в трауре, так пусть все вокруг об этом знают!
Возражать Бонни не стала. Элизабет думает о будущем, и это уже хорошо… Через минуту или две, расчесывая ей волосы щеткой, она спросила:
– Из-за двери я слышала, как ты твердила: «Я же знала, знала!» Тебе что-то такое уже снилось? Недавно?
– Нет, Бонни, это было давно. Я вспомнила, только когда увидела эту гигантскую стену из воды, нависшую над пароходом. И у меня есть доказательство. Там, в ящике комода, записная книжка в кожаном переплете. Возьми, пожалуйста! С января 1897, когда мы прибыли во Францию, я стала записывать сны – с той самой ночи, когда мы были в гостинице в Ангулеме.
Бонни принесла записную книжку. Элизабет принялась нервно ее перелистывать. Быстро нашла страничку и зачитала вслух:
– Ночь с 6 на 7 марта 1897 года. Снова кошмар. Утром я проснулась, но эта страшная картина все еще стояла перед глазами: зеленая стена из воды совершенно невообразимой высоты вздымается прямо передо мной, и кажется, что она вот-вот обрушится на меня и смоет. Мне очень страшно, но не могу ни двинуться, ни закричать. И, похоже, во сне я тоже не кричала, потому что Бонни спит в соседней комнате и точно прибежала бы меня успокаивать… Ума не приложу, что это может значить. Сон был короткий, и я была одна. Но, может, там был еще кто-то, и он кричал. Далеко или близко – не помню.
– Господи, но ведь вчера все так и было! – ужаснулась Бонни. – Как ты вообще решилась сесть на пароход после этого сна?
– А я забыла, Бонни. Поначалу я часто перечитывала эти записи, потом забросила. Я уже как-то тебе объясняла: вещие сны – они всплывают в памяти неожиданно. И так, наверное, даже лучше. Если бы я про них помнила постоянно, наверное, сошла бы с ума!
Элизабет закрыла записную книжку и швырнула ее на пол, как можно дальше. Внезапная кончина Ричарда – это тоже был своего рода кошмар, но только переживаемый наяву, а не во сне.
– Если б только они нашли его тело! – уже спокойнее сказала она. – Мама упокоилась в океанской пучине, и вот теперь – мой муж. Я была его женой и гордилась этим, была на верху блаженства, потому что он очень переменился. Ричард стал другим человеком, Бонни, – и все благодаря священнику церкви Сен-Сюльпис, который его исповедал. Ричард стал внимательнее, нежнее, уважительнее ко мне относиться.
Она умолкла. Перспектива одиночества страшила, но ведь и счастье для нее теперь невозможно, так ведь?
– Я всегда буду рядом, моя хорошая! Отменю свадьбу, если только я тебе нужна, – заверила ее Бонни, поглаживая по щеке. – И Мейбл с Эдвардом тоже окружат тебя любовью!
– Я не позволю, чтобы ты ради меня жертвовала своим счастьем! – заявила Элизабет. – Вы с Жаном строили планы: открыть бакалейный магазинчик, родить детей. Испортить тебе жизнь? Нет!
– Тогда прости и Жана! У него в мыслях не было тебе вредить. Нужно было срочно сообщить капитану и бортовому врачу, что детям в трюме очень худо.
– Мне было очень плохо, Бонни. Горе ослепляет… Я несла всякую чушь. Прости!
Но сказано это было жестко, таким тоном обычно не извиняются… Элизабет энергично приблизилась к двери, распахнула ее и вышла. Бонни последовала за ней. На палубе их глазам предстала странная картина: вокруг – ни души, и только океан простирается, сколько хватает глаз. К этому зрелищу пассажиры «Гаскони» успели привыкнуть, но сегодня вода была особенного серо-зеленого оттенка, с золотым отблеском, который появлялся, когда в разрывах туч проглядывало солнце. Был полный штиль, и спокойствие моря если и нарушалось, то легчайшей, едва заметной рябью.
И освещение тоже было необычным. Элизабет прошла в носовую часть судна, крепко схватилась за оградительный поручень. Тут же из люка, располагавшегося у нее за спиной, выбрался матрос.
– Мадам, вам нельзя здесь оставаться, – сказал он. – Приказ капитана!
– Я ненадолго. А где все пассажиры? – спросила молодая женщина. – Почему так тихо?
– Есть риск, что внизу, в трюме, эпидемия. Пассажирам приказано не покидать кают. После поломки пароход не в состоянии идти своим ходом, и с ночи мы дрейфуем.
Подошла Бонни. Она высматривала Жана, а увидела лишь тройку матросов, снующих вокруг большой лодки.
– При таких условиях когда мы можем быть в Нью-Йорке? – спросила она. – В шторм моя подруга лишилась мужа, и ей не терпится воссоединиться с семьей.
Матрос приподнял берет, бормоча соболезнования. Сочувственно глянул на Элизабет, которая не шевелясь вглядывалась в далекий горизонт.
– Капитан приказал спустить на воду вельбот[18]. Шесть членов экипажа поплывут искать помощь. Дамы, прошу, пройдите в свои каюты!
Он отдал честь и бесшумно удалился. Элизабет хотелось еще постоять тут и поплакать, а еще – звать Ричарда и жаловаться на жестокость судьбы, но молчание океана леденило кровь.
Гуго Ларош мерил шагами гостиную друга, Леона Фоше. За ним с любопытством наблюдала сиделка Корнелия. Она хозяйничала и в кухне, а потому собственноручно подала гостю кофе с ломтиком еще теплой булочки-бриоши. Ларош не просто не поблагодарил, он, похоже, вообще не замечал ее присутствия.
18
Находящаяся при морском судне шлюпка с острой кормой и двусторонними веслами, служащая для китобойного промысла или спасательных целей.