Химио́сити

Вот только привело это к большим неприятностям – а точнее, к войне здоровил против невыросликов. Казалось, что малочисленные и слабосильные нормальные обречены. Именно тогда остатки федерального правительства…

На этом дорожка архивных документов обрывалась.

На сердитый вопрос, что было дальше и где про это можно почитать, Козалинда потупилась и после недолгого сопротивления рассказала о пожаре, который уничтожил большую часть документального архива.

Но у вас же есть компьюсеры! Неужели к тому времени данные не были перенесены в надёжный формат «единоль», чтобы бесценные сведения заняли место на информационных перфокартах?

Этим занимался Вольтерий, ответила бабуля. Что за милый юноша! Он всегда так трогательно краснел. К сожалению, Вольтерий успел немного. Когда архив вспыхнул, он героически сражался с огнём вплоть до прибытия пожарного расчёта, но, к великому сожалению, обгорел и вскоре погиб.

– А где в этот момент были вы? – спросил К., подозревая худшее.

– Ах, меня свалил приступ сезонной аллергии, – всплеснула руками старушка, – сидела дома на больничном. Знали бы вы, какие у меня в палисаде прекрасные настурции! Я как раз пропалывала эти чудесные цветки, когда случилась трагедия. Бедный Вольтерий, зачем вы мне о нём напомнили, я сейчас расплачусь.

К. в ответ только закрыл ладонью лицо.

Жемчужинами этой спокойной недели стали беседы с Хи, которая, конечно же, никуда не делась и не оставляла вниманием своего нового друга.

По утрам К. просыпался от лучей сентябрьского солнца. Они трогали его за лицо, щекотали ресницы и проглядывали скволь веки красными пятнами. Потянувшись, К. умывался, одевался и спускался на первый этаж, где его ждали приветственный кивок Ззз за привычной конторкой, робкая улыбка замарашки, которая вроде как начала следить за своей внешностью, и, наконец, вкусный завтрак.

После трапезы К. поднимался к себе, чтобы увидеть в окне озорное лицо Хохотушки Хи в ореоле золотых кудряшек. Администратор прямо в одежде ложился на застеленную кровать и, словно на сеансе у психоаналитика, то есть не видя друг друга, они начинали беседу.

Хи при этом усаживалась по-турецки, прямо на улице – на специально принесённое покрывало. Словно на пикнике.

Длились эти сеансы около часа. Хи читала ему книгу или отвечала на вопросы и интересовалась сама.

Рассказывал он скупо. Да, житель далёкой подземной фриланс-лаборатории, населённой исключительно невыросликами. Да, отправлен повидать внешний мир – обычай у них такой. Что-то вроде экзамена на зрелость. Юноши и девушки, такие как он, что отправляются во внешний мир, не только таким образом взрослеют. Они по возвращении рассказывают обитателям лаборатории, что происходит снаружи.

Хи тут же спросила, чем же таким, интересно, их лаборатория занимается? К. ответил, что это самый сокровенный секрет. Если проболтается, назад ему дороги уже не будет.

– Да как они узнают?

– Методы есть. И я не хотел бы испытать их на собственной шкуре.

Хи тоже рассказывала не всё, как тогда, на чёртовом колесе. Поэтому вопросы он задавал осторожно и с подковыркой – а точнее, с двойным дном. Чтобы отвечая на невинный вопрос, Хи чуточку обнажала и другой – действительно ему интересный.

Первом делом К. поинтересовался, уж не Хеольгой ли Хохотич её зовут. Девушка покраснела, потупилась и сказала, что да. Словно в этом было что-то постыдное.

– И за какие же это заслуги в этом городе девиц представляют к званию «почетный гражданин»?

Она пролепетала, что за участие в исследованиях, но в каких именно и на каких ролях, признаваться отказалась наотрез.

Ну и ладно, потом выясню, сказал себе К., делая зарубку в памяти.

– А чем ты ещё занимаешься?

– Ну, ввожу детей в чувственный мир, – совсем уж смутилась Хеольга, – Это ты и сам видел. А ещё помогаю… Ну, тем, кто нуждается в помощи.

Значит, волонтёр, решил К. Если по-нашему, по-бункерному, то дура.

Ещё его интересовало устройство, которое носили на руке все здоровилы. К. потребовал продемонстрировать пластину поближе, и Хи протянула руку в открытое окно.

– Это сакс, – обьяснила она, – От слова саксофон. Ну, из-за всех этих клавиш.

Вблизи устройство К. сильно не понравилось. Не вообще как типичный механизм, а именно это конкретное. Было оно старым, исцарапанным, местами гнутым и вдобавок не вполне исправным. Несколько клавиш попросту отсутствовали, а манометр радости бликовал треснувшим стеклом.

– С каких это, интересно, пор у без пяти минут почетного гражданина сакс в таком печальном состоянии?

– Для исследования это неважно, – смутилась уже до предела Хи.

– А почему тебе не дают ничего кроме радости?

– И это тоже.

В этот момент ветер швырнул в открытое окно жёлтый кленовый лист и попал К. прямо в лицо. Невырослик смешно зафыркал, отряхиваясь, а Хи засмеялась. Бледно, слабо, точно далёким эхом реального чувства – но засмеялась. К. мог бы побожиться, что в последние несколько минут девушка не нажимала на рычажок радости. Он же этот сакс в руках держал! Помотав головой, путешественник вернулся к изучению загадочного прибора.

Это была латунная пластина с узорами-барельефами от запястья и до локтя. Она крепилась на внутренней стороне руки толстыми брезентовыми ремнями. На саксе располагались двенадцать круглых циферблатов: десять были отведены чувствам. Ещё один был по сути часами с будильником. Ну, а последний, двенадцатый, показывал уровень тормозина, о котором К. до сего момента ничего не слышал.

Оказалось, в чувственном букете это базовое вещество. Оно понижает естественный эмоциональный фон человека до нуля. И уже поверх этого нуля при инъекциях возникают химические чувства – те, чей рычажок был нажат.

Сверху прибор украшали одиннадцать рычажков. У каждого (они и вправду напоминали клавиши саксофона) было три уровня нажатия. Самый маленький – чтобы проявить мимолётное чувство, которое не продержится и минуты. Полезно для разговора.

Средний уровень – эта инъекция провоцировала более основательную эмоцию, которую человек хотел бы некоторое время держать фоном. Действовала она несколько минут и использовалась для того, чтобы вспомнить – каково это пребывать в определённом настроении.

И наконец третий уровень, самый сильный, требовал для нажатия реальных усилий. Введённая таким образом доза меняла чувство на его более интенсивный вариант.

– Как тебе объяснить, – задумалась Хи, – Вот если у меня была радость, то на третьем уровне нажатия я получу уже восторг. Если гнев – то ярость. Желание превратится в похоть. А вина – в самоуничижение.

– Принцип понятен, – пробормотал К. и продолжил изучение занимательного прибора.

С разрешения Хи он расстегнул пряжки ремней и снял пластину с руки, стараясь не натягивать красную трубочку, ведущую к вене. Чтобы не выдернуть. Для невырослика сакс оказался весьма тяжёлым – как будто компьюсер на себя взвалил.

Присев на корточки, он положил пластину на колени, а потом, отщёлкнув замочки, открыл её. Внутри в бархатных углублениях были закреплены одиннадцать ампул: десять разноцветных, в которых содержались чувства и одна с густой чернильной жижей – тормозином. Ампулы были закупорены латунными пробками, от которых отходили трубочки, свитые в единую жилу. Связка вела к устройству, напоминавшему револьверный барабан. В зависимости от нажатого рычажка он перещёлкивался на нужную трубочку. С противоположной стороны смесителя выходила уже магистральная трубка – та самая, что заканчивалась в локтевой вене и отвечала за введение выбранного вещества в кровеносную систему.

Также внутри сакса обнаружилась подпружиненная катушка с намотанным шлангом, который с одной стороны оканчивался штуцером, а другой соединялся с барабаном. Эта система была нужна для обмена чувствами. Штуцер ввинчивался в специальное гнездо на саксе покупателя (или получателя), а потом при удержании нужного рычажка соответствующее чувство перекачивалось по трубке из устройства в устройство. Циферблат-манометр при этом показывал изменения в количестве вещества.